/Врага нужно чувствовать на расстоянии и с закрытыми глазами. Ты этого не понимаешь. А если не понимаешь, то долго не проживешь. Вот, я же тебе говорил… /

— Отец! — заорал Килиан, отбиваясь от двух наседающих врагов. — Отец! Троих!..

— Где же я возьму троих?! — проскрежетал Кайнен себе под нос, насаживая палчелора на короткий дротик.

Варвар повалился под стены цитадели, унося такое драгоценное оружие. Аддон выхватил из-за спины топор и оглушил следующего нападающего обухом, не успев даже развернуть оружие как надо.

Глава клана видел, что сыну приходится тугона его участке осталось всего два здоровых солдата и трое легкораненых. Все — эстианты, то бишь конники, не привыкшие с утра до ночи махать мечами на стенах. Да и у самого Килиана с ногой становилось все хуже и хуже. Он старался не опираться на нее лишний раз, но разве убережешься в этой свалке?

И тут внезапно стало полегче.

Откуда подоспела помощь?

Несколько женщин, надев доспехи убитых или тяжелораненых солдат, ухватив покрепче копья и топоры, поднялись на стены, желая поддержать своих мужей и братьев. Если погибать, так с песней.

Ну и что с того, что она не слышна?

Вот отчаянно заорал варвар, которого изо всей силы огрели по пальцам увесистой палкой. Он не смог удержаться на лестнице и повис, цепляясь за каменный выступ. Второй удар — и враг с диким воем полетел вниз. А Ченьюр бросилась дальше, разыскивая в гуще сражения своего мужа, милделина Олькоя. Того самого, которого не раз колотила вот этой палкой.

Любила и ревновала она его безумно, и Аддону десятки раз приходилось выслушивать жалобы своего солдата.

Несколько стрел одновременно воткнулись в маленькую фигурку женщины с противным стуком, она нелепо взмахнула руками, упустила свою палку, зачем-то попыталась ее подхватить… Лицо Ченьюр приобрело удивленное и какое-то детское выражение, и она

/конечно упала, что же еще. Но Аддон Кайнен этого не увидел, потому что уже сражался с новым противником. А видел только миг, когда она развела руки, с которых крыльями стекали тонкие ткани ее голубого хонедима, и оторвалась от края стены/ полетела.

А стрелы сыпались, сыпались, сыпались — смертоносный колючий дождь. Впрочем, очень красивый: красный, желтый, голубой, зеленый — палче-лоры не жалели красок на оперение.

Те же стрелы летели в обратном направлении. Свои были израсходованы еще пару дней назад, равно как и вся партия новехоньких, только что сработанных гарнизонным оружейником Ансеном. Только что — это значит два дня назад. А вчера Ансен был убит случайно залетевшей «гостьей».

Несколько пареньков, ходивших у оружейника в подмастерьях, пытались заменить его в этом деле, но после объявили Аддону, что с них будет больше проку, если они станут собирать вражьи стрелы. Потому что так ловко и быстро работать, как старый мастер, они еще не умеют. И Кайнен был вынужден с ними согласиться.

Мальчишки привязали на спины большие щиты пехотинцев и, похожие на черепах, полусогнутые, перебегали с места на место, набирая полные охапки столь необходимых…

— Полу… — размахнулся Аддон и закончил, погружая топор в податливую плоть, — чи!

Но в этот миг солдат, сражавшийся рядом с ним, медленно отступил на полшага, затем лег и свесился с края стены. По всему его правому боку расплывалось и расплывалось пятно.

Кайнен внезапно и очень отчетливо понял, что это — конец.

Не придут на помощь газарратские полки.

Не врубится с правого фланга лихая конница таленара Тислена. Не ворвутся на поле боя двуконные колесницы, ссаживая пехотинцев в самой гуще сражения.

Ничего этого не случится.

/Успеть бы только добраться до девочки. Она смелая, но сама не сможет… И на Каббада надежды мало: он ведь еще ни разу в жизни не поднимал руку на человека…/

В этот момент там, внизу, под залитыми кровью стенами погибающего Каина, раздался многоголосый истошный крик.

Кричали издалека.

Кричали так, как бывает только в кошмарном сне, когда живое существо захлебывается, исходит собственным ужасом, а ужас длится и длится — до бесконечности.

Еще так кричат иногда рожающие женщины, переходя на недоступные человеческому голосу тона, утопая во мраке боли и пытаясь вытолкнуть ее из себя этим жутким ором.

И — о чудо! — впервые за долгие литалы не обрушилась на защитников новая волна врагов.

— Что у них там происходит?

Килиан выталкивал из себя слова, а они были угловатыми и жесткими, и их шершавые тельца цеплялись за горло и язык — распухшие, чужие, начинающие наливаться огнем.

— Паника, — сказал Руф, подходя поближе и помогая брату присесть на широкий зубец крепостной стены.

Надо бы спуститься вниз, но сил нет. Нужно хоть немного передохнуть, пока палчелоры отвлеклись на какие-то свои проблемы.

— Это понятно, — просипел Аддон.

Уна поднесла ему глиняный кувшин, почти наполовину заполненный теплой водой, и он сделал один большой глоток. Затем передал кувшин Килиану, и дочь невольно восхитилась — даже намека на сожаление или жадность не было в этом царском жесте.

Отдать глоток воды после такой сечи и во время такого зноя — все равно что просто так расстаться со своим царством.

/Разве Баадер Айехорн способен на подобный поступок? Сомневаюсь. Нет, не он, а мой отец — вот подлинно великий человек. Царский же венец… что венец? Это всего лишь знак, а не признак настоящего величия./

— Не понимаю, — сказал Килиан. — На них напали сзади, а Тислен должен был ударить справа. Ему больше неоткуда подойти.

— Он мог зайти с тыла, — предположила Уна.

— Каким образом? — воззрился на нее брат. Тяжело волочащий уставшее тело воин — она помнила, что где-то видела его, — потрепал ее по волосам рукой (повязка грязная, заскорузлая, затвердевшая — ему, должно быть, очень больно) и улыбнулся. У него было еще нестарое лицо, но скорбно опущенные уголки безупречно вылепленного рта и седая прядь над ухом указывали на возраст. И вдруг Уна вспомнила:

/ — Я никогда не видел такой красивой девушки, как ты. И никогда не целовал такую красивую девушку. И любую другую тоже… Я бы не заговорил об этом, если бы не…

— Ни один поцелуй в мире не стоит жизни. Это я тебе точно говорю…/

Она хотела спросить, как его зовут, но он уже ушел.

По-стариковски согнутые плечи, казалось, не выдерживали веса дешевых кожаных доспехов с нашитыми бронзовыми бляхами. И девушка не осмелилась окликнуть его. Этого человека она не знала и ни разу в жизни не говорила с ним.

Он уходил в какую-то свою жизнь или смерть — неважно. И в этой жизни (смерти) ей не находилось места. Что было не просто правильно, но и единственно возможно.