Корсар нажал «отбой», неожиданно легко встал с пола, подошел к умывальнику, налил почти полный кувшин холодной воды, открыл холодильник, вынул из морозилки лед в кубиках, насыпал в тот же кувшин и единым духом вылил себе на голову и шею. Повторил процедуру, дважды оглянулся на Ольгу, но та уже колдовала у аппарата, а по кухне разливался аромат эспрессо.

– Тройной по крепости и количеству, с двумя кусочками сахара, правильно?

– Да.

– Ну тогда я и себе чашечку позволю.

Корсар встряхнулся, как вылезший из воды пес, вытер шевелюру чистым рушником.

– Ты повеселел. Хорошие новости? – спросила Ольга вроде бы безразлично.

– Да! Одна – просто хорошая, другая – очень хорошая.

Корсар быстро оделся – брюки, рубашка, куртка, подошел к стеллажу для кухонной утвари, одобрительно кивнул, выбрал из набора не самый большой, но отменно острый клинок, поиграл им некоторое время, пробурчал под нос: «Научились делать, англичане-то…» Как и где исчез нож – Ольга даже не заметила.

– Ну и какая – просто хорошая?

Дмитрий быстро собирал сумку-планшет: туда – рукопись, галстук, набор хищно блестевших перьями авторучек. Ольга пригубила еще кофе, прикурила от зажигалки… Пламя на время словно заслонило собою все – Корсар одним движением убрал в сумку ее фото, вывалившееся из рамочки.

– Извини, ты что-то спросила?

– Да. Какая новость самая хорошая. Из услышанных тобой.

Корсар сделал несколько глотков кофе, улыбнулся европейской улыбкой «cheese», произнес добродушно:

– Бодрит. Мне сообщили, что я умру через двенадцать часов. В муках. Они действительно ввели мне нечто.

– Двенадцать часов… Какое-то время сказочное.

– Кому как. Мой визави уточнил: плюс-минус четверть часа.

– Тебя это радует?

– Еще бы. В этом мире каждый знает, что смертен. Но никто не знает – когда.

– Думаешь, людей это сильно угнетает?

– Нет. По себе знаю, что нет. Ведь каждый собирается жить вечно. «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я…»

– Но не у всех выходит…

– Ни у кого не выходит…

– А что за вторая новость, Корсар? Которая оч-ч-чень хорошая?

– Мне назначили рандеву.

– Когда?

– Прямо сейчас. Ночь, пробок нет. Через сорок минут точно буду на месте.

– И ты – радуешься?

– Еще бы…

– Ведь это означает…

– …Возможность «уйти» легко. И – с компанией. Хорошая новость?

– Великолепная. Кофе допьешь?

– Разумеется.

Через десять минут Корсар встал, коснулся губами щеки девушки, но – едва-едва, как мимолетный ветерок касается лепестка жасмина…

– Тебе… – начала Ольга.

– Жаль. Расставаться с этим миром, с планами и надеждами и – с тобой. Но обещать, что непременно вернусь…

– А ты не обещай, просто вернись. Ладно?

Корсар кивнул, резко развернулся и – вышел. Оля смотрела на захлопнувшуюся дверь, пока абрис ее не сделался зыбким, текучим, словно в дождь, и Ольга поняла, что это – слезы. Сделала глоток остывающего кофе, прошептала одними губами:

– Бодрит.

Ночью все кошки – серы. И все помыслы – черны. По чужому двору Корсар шел скоро, забросив сумку на плечо, приглядываясь к припаркованным машинам. Выбрал подходящую – полуджип «вольво», ударом кулака, обернутого тряпицей, проломил стекло, распахнул дверь, плюхнулся на водительское сиденье, рванул проводки, заставив разом заткнуться и смолкнуть рявкнувшую было сигнализацию, соединил другие, замкнув цепь зажигания… Мотор заурчал ровно, мощно, Корсар посмотрел уровень бензина – порядок. Оглядел дома вокруг: если хозяин и услышал писк сигнализации, то – пока увидит, пока – спустится… Поехали.

Летняя ночная Москва была не вполне пустынна, но красива – подсвеченные здания, кажется, менялись не только внешне, но и внутри становились другими: ночными, красивыми, как сны, и такими же запутанными… как и сам этот город – неведомый, непостижимый, тайный…

Корсар почти бесшумно подкатил к смотровой площадке, откуда вся Москва виделась как на ладошке. У парапета застыл «телескоп обозрения», но ни служащих, ни служилых, ни даже полудюжины зевак, какие в этом месте случались всегда, в любое время дня, ночи и года и почти при любой погоде, сейчас не было вовсе. У телескопа застыл в несколько картинной позе странный субъект: модный мужчина с длинными, гладко зачесанными седыми волосами, худощавый, в дорогом летнем костюме и туфлях, в темных очках-хамелеонах в тонкой и простой золотой оправе.

– Тоже мне Казанова…

Впрочем, Корсар понял, что хотел назвать совсем другое имя, литературное, известное всей Москве, да что Москве, всему читающему миру, и даже когда оно не было столь известным, то было оттого не менее реальным. Хотя некогда представился именно этот мужчина другим и даже визитку предложил…

«Иван Ильич Савельев, – вдруг вспомнил Корсар, вспомнил и визитку, и произнесенные при этом слова: – Давно слежу за вашим… э-э-э-э… творчеством и рад, наконец, увидеть вживе».

– Президент фонда изящных искусств… – процедил Корсар сквозь зубы, распахнул дверцу, спрыгнул на землю, подошел к Савельеву. И еще вспомнил процитированное дамой-куратором в аудитории прутковское: «Если на клетке со слоном написано «Буйвол» – не верь глазам своим!»

Метрах в десяти от «профессора изящных искусств» замерло два безвкусных, вглухую тонированных монстроподобных «ровера». «И кто только эту сволочь в цирк пускает!» – припомнил Корсар классика, спросил сдержанно: «Чему обязан?», хотя внутри его все будто полыхнуло огнем… Всех, кто помогал Корсару с книгой, убили «с ведома и по поручению» этого стильного душегуба.

А тот тем временем прикуривал от зажигалки длинную коричневую сигарету. Корсар сделал к Савельеву шаг, другой… Неожиданно для себя почувствовал, как ночные тени словно исчезли: все сделалось резким, рельефным, будто вырезанным из мягкого и гибкого металла, – деревья, автомобили, дальше силуэты домов – все! И – полупрофиль Ивана Ильича – вот он, рядом… Мысли путались, вернее, они летели сами по себе: «Смерть Ивана Ильича» – вспомнилось название толстовской пьесы, потом – словно каркающий скрежет врезался в перепонки: это «профессор» встретил летящего на него Корсара фразой:

– И куда-то вы всё спешите, молодой человек? Мы успеем…

– «…В гости к Богу не бывает опозданий…» – само собою запело где-то в потаенных глубинах совсем недальней памяти и – смолкло: Корсар сделал ложный выпад и – бросил ладонь в незащищенную шею визави…

Иван Ильич ушел легким полунырком, набрав этим разворотом силу и вложив ее в тычок собственного кулака, сжимающего зажигалку, точно вписавшуюся, словно свинцовая «закладка», в сжатую ладонь. Кулак «профессора» врезался Корсару в солнечное сплетение с силой механической кувалды, и не просто сбил дыхание – Дима почувствовал привкус чего-то горького и – провалился в темный омут забвения.