– Тебе разговаривать врач не велел, – парировал Николай Степанович.

– Они многое запрещают. А толку? Говорят – не пей. А люди пьют. В Библии сказано – не воруй. А люди воруют. Знаешь, Степаныч, мне тут в голову какая мысль пришла: нашу страну только массовые репрессии спасут.

– Как так? – испугался и недоверчиво спросил Николай Степанович.

– Только массовые репрессии…

– Зачем?

– На один день хотя бы поднять Сталина и хана придет воровству, коррупции, инфляции и всем этим олигархам.

– Олигархи? А чего они тебе задались?

– Глупый ты, Степаныч. Тут одно может быть в стране: либо олигархи и все вокруг воруют, убивают, грабят, либо трудовой народ. Все вкалывают, и все справедливо живут. Все вместе не уживается. Потому только массовые репрессии спасут страну.

– Не уверен. Зря ты голову над этим ломаешь. Философ мне нашелся. Попей лучше сока и отрубайся, засыпай до утра.

– Идите, идите… Ты не обижайся, это я так пошутил. Можно и без Сталина… Да ничего не выходит. Страну жалко. Вразнос она идет. Под откос. Слава Богу, мои друзья-однополчане не дожили до такого позора. Воевали, воевали, а все досталось жуликам и ворюгам, олигархам, будь они прокляты!

Николай Степанович прекратил разговаривать, задавать старику вопросы, провоцирующие на продолжение беседы. А тот не скрывал от него ни одного из своих тайных душевных порывов. Переживал искренне, потому и ждал не сочувствия, а той же искренности, понимания, сострадания. Перед самым уходом Николай Степанович вдруг увидел его лицо с глазами, полными слёз. Он не знал, что в эту секунду выражало его собственное лицо, но он еще никогда не испытывал такой сильной душевной боли. Действительно, трагедия страны прошла через души и сердца фронтовиков. Они победили, а живут в нищете, в неуважении, у них воруют ордена, а побежденные немцы живут и богаче, и справедливее. Они защитили страну, а она попала в руки мерзавцев, олигархов как от политики, так и от бизнеса, в лапы ворюг, для которых не существует благо страны, у них один кумир – деньги. Умирать с мыслью, что ты горел в танке зря, напрасно, что отвоеванная свобода досталась ублюдкам, превратившим страну в колонию по продаже природных ресурсов, страшно, позорно. Старый фронтовик хочет уйти в иной мир победителем, для которого справедливость, правда, честь и достоинство превыше всего.

– Степаныч, пусть Маша уйдет, а ты задержись на секунду, – попросил он, а глаза продолжали слезиться.

Он глядел на соседа умоляюще. В мутных глазах его, в раскрытом рте было робкое ожидание покоя.

Маша вышла в коридор.

Николай Степанович взял морщинистую ладонь старика в свою, слегка сжал, давая понять, что он готов его выслушать, поддержать.

– Все будет хорошо!

– Все будет плохо, Степаныч. Поверь: Сталин и Жуков подняли страну с колен и привели к победе, потому что так хотел народ, потому что у народа был Жуков. Сегодня народ не видит ни Жукова, ни Колобанова. Героями, ты видишь, стали Анзоры. В Кремле сидят не Жуковы, там штаны протирают денежные мешки. Им всегда будет мало денег. У них всегда будет виноват народ. Каленым железом не вытравить эту комарилью оттуда. Знаешь почему? Да потому что народ не верит, что это можно сделать. У меня к тебе совет: присмотрись к Анзору, это он, гаденыш, задавил Верного, его дружки обокрали меня. Не дай ему быть чистеньким… Придави его. И смотри, он ухлестывает за твоей Машей. Таким гадам наши девки нужны только для утех. Маша молодая еще, может не понять… А ты соображай, не наш он человек. Еще обещай мне, если со мной что случится, то ты издашь книжку про Колобанова. Весь материал о нем у твоей Галины. Все. Ступай. Дай Бог, оклемаюсь.

Обещание выполнить волю старика прозвучало так же тихо. Оно подействовало успокаивающе. Старик сделал несколько глотков из стакана, наполненного соком, и закрыл глаза.

Маша за дверью не слышала ни советов, ни обещаний.

Николай Степанович пододвинул к кровати табуретку с лекарствами и соком, поправил на стуле заношенный пиджак и штаны, выключил свет и осторожно вышел вместе с Машей на лестничную площадку.

На дворе царила темнота, ночное звездное небо призывало ко сну.

Дом Николая Степановича Мазаева засыпал вместе с городом.

И был в этом городе в эту ночь человек, который вряд ли мог заснуть просто так, слишком уж болела душа, и именно этот один человек желал всем жителям города добиться счастья и справедливости для себя во что бы то ни стало. Не мог заснуть и Николай Степанович – мучался в раздумьях. Он плакал беззвучно, стыдливо, переживал за таких солдат Отечества, как Иван Никодимыч. Плакал не от боли – от пронзившей его сердце чистоты и бескорыстности человеческих взаимоотношений, выразившихся в законе фронтовиков: «Сам погибай – товарища выручай!». Потом этот закон перекочевал в песенные слова: «Раньше думай о Родине, а потом о себе!».

Уйдут старики-орденоносцы, знающие цену жизни, человеческих поступков, отличающие добро от зла, и кто останется на нашей многострадальной земле?… И кому достанется эта великая страна?! С этими мыслями Николай Степанович тихо погрузился в сон.

Утром звонок в дверь потревожил квартиру Мазаевых.

Маша попрощалась с родителями и стремглав выбежала в коридор, запихивая на ходу в открытую сумку бутерброд. Его обернули салфеткой, потому он безопасно разместился между тетрадок. За студенткой пожаловал Анзор. Еще до вчерашней поездки в незнакомую деревню, во время открытия во дворе магазина она попросила его научить танцевать лезгинку. Площадку для учебы выбирать долго не пришлось. Если в училище учат будущих артистов разным национальным танцам и песням, то почему нужно искать другое место для лезгинки. Пусть после учебы Анзор покажет то, что сам умеет, затем она найдет других учителей. В училище наступит время, когда ей будут рукоплескать, называть лучшей выпускницей. Она заткнет всех за пояс. Маша Мазаева будет так успешна, неподражаема и оригинальна, что все ахнут, все признают – она лучше всех!

Высокий худощавый старец обхватил крепкими натруженными ладонями кружку и с придыханием, маленькими глотками пил чай.

Маша пододвинула к нему вазу с конфетами и тарелочку с кусочками торта, а он смотрел мимо них, не притрагиваясь, и хлебал одну несладкую воду. Лицо у него все сморщилось, зато острый нос и выдвинутый вперед подбородок с черной небольшой бородой выражал крутую волю и уверенность в себе. Усталые, слегка прищуренные, черные глаза изредка смотрели на Машу.

– Спасла ты меня, дочка, от холода, – скромно произнес он благодарные слова. – Холодно у вас. Зима будет, а я до зимы хотел Анзора повидать. Сколько бы я сидел еще на лестнице, ждал напрасно? До ночи бы сидел. А ты меня разместила, вот и чаем напоила. Спасибо тебе, дочка.

Выговорился дед не сразу. Поведал историю своего небольшого села, укрывшегося высоко в горах. Дома там стоят на горе, а над ними опять высокие горы, вокруг их вершин клубятся облака. Жители села еще помнят русского царя, утверждавшего свою администрацию на всем Кавказе, они ценят волю и отсутствие всякой власти над собой. Вспомнил дед и как воспитывал внука Анзора, замкнутого, вспыльчивого, своенравного, как тот не желал пасти овец, спускался в долину и неделями пропадал вместе со сверстниками. Однажды дед вытащил его из горной реки, вытекающей из-под снежников на плато. Анзор мог утонуть. И со дня спасения его как подменили. Он все реже уходил в город, все чаще пас овец вместе с дедом.