так что ж мешает — всю жизнь-то? Да и тот ли ты, кто помог бы ей дотянуться до ее высокой звезды, до мечты большой? Она ведь уйдет, убежит из твоей секции с кухней и ванной, ежели ты не тем окажешься… Одной любви твоей ма-а-ло, чтобы удержать Инку, чтобы привязать навечно к себе. Да, возможно, все это у них и не любовь, а так, от золотого песка, от речки с солнцем, от этого вот колобродного, колдовского вечера. Как выпущенные из-под пальца листы календаря, промелькнут дни, месяцы, и с последним листком будет оторвана память об Инке? А ну, полистай свой календарь в обратную сторону, Алексей-Алеша! Было ли у тебя прежде такое? Было? Врешь, не было! Больно ты ученым был, больно ты занятым был, чтобы обращать пристальное внимание на девчонок… А тут — весна, много свободного времени, речной плес, белый теплоход и… синие-синие глаза, такие синие, что на весеннем небе они и затерялись бы. Долго ли они, глаза эти, будут только на него смотреть, только ему светить?

И умный ты, Алексей, и изобретатель, и почти кандидат наук, а дурак все-таки, ничего не смыслишь в таких вопросах!

— Ты какой-то… удивительный, Алеша, — сказала она, думая о чем-то другом. — Удивительный. В жизни много удивительного, только я еще не умею разбираться… Была красивая клеенка, пахла краской и клеем, застилала свадебный стол. А потом обшили ею дверь… Я и сама не знаю, для чего говорю это. Наверное, потому, что в жизни все как-то удивительно складывается… Вот и с тобой. Как будто давным-давно знаю тебя, а вдруг пригляжусь — потемки, не вижу, что у тебя там, в душе. И оттого страшно становится, боюсь обжечься. Я уж и так вся обожженная, до самой себя дотронуться больно. А уж когда чужие грубые руки — то и вовсе…

Нет, Инке, наверное, не двадцать три года, ей вдвое больше. Непонятная, разная! То вроде бы ребенок, по воде бегает, брызгается, в камешки играет, а то вот как сейчас, как тогда, на берегу, — век, ею прожитый, длинный-предлинным кажется. И потому Алексей терялся, в тупик становился. А ведь и умный и начитанный… Стало быть, не единственно Инкина красота зацепила за сердце, а и другое, вот это, когда Инка вдруг из девчушки старше тебя, Алексей, почитай вдвое оказывается. Так или не так? Кто его знает, наверное, так! Видишь, какая история получилась в командировке служебной! Весна ли, судьба ли приворотила, а только без Инки уже и жизнь, мнится, не жизнь.

И еще крепче прижимал к себе Инку Алексей, еще больнее целовал ее пухловатые, как у негритянки, губы.

Остановились возле ее домика. Света в окнах не было, наверное, бабка легла спать. Алексей заглянул в Инкины глаза.

— До завтра, значит?

— Нет — Она положила руки на его плечи, пальцы сплелись на затылке. — Нет. Придешь через неделю. Молчи! Молчи, Алексей… Если я, ну, не смогу без тебя, то… будем встречаться Я проверю себя. Пойми, Алеша, я не хочу больше этих случайных…

— Но ведь — целую неделю! С ума можно сойти…

Она прижала ладонь к его губам, странно как-то засмеялась:

— Ни один еще не сошел… Проверим, проверим себя!.. Боюсь, что у меня настоящее. — Поднялась на цыпочках, чмокнула в уголок губ. — До свидания, Алеша!..

Ушла.

Зажгла в комнате свет и села к столу, подперев горячую щеку рукой. Проснувшаяся на своей царской постели бабка видела через открытую дверь Инкин склоненный профиль. Инка о чем-то думала, наверное, о хорошем, потому что тихо и светло улыбалась.

— Что-то припозднилась ты ноне, девонька.

Инка непонимающе подняла голову, все еще продолжая улыбаться своим теплым неулетным грезам.

— Вы не спите, бабушка?

— Только ты ушла утром-то, а на порог — мужчина. Моложавый из себя, пригожий да вежливый… Полюбопытствовал об тебе. Я сказала. А потом спросила, кто, мол, вы будете? Я, сказывает, законный супруг Инны Александровны…

Захваченная своими думами, Инка все еще не могла переключить внимание на слова бабки. И вдруг она вскочила:

— Супруг, говорите? Что ему нужно?

— Если, сказывает, не помиримся, то заберу дочку. Не позволю, слышь, портить ребенка…

— Портить ребенка?

Инка повторила эту фразу вполголоса, точно бы для себя одной. И поняла всю чудовищность задуманного Григорием. Хотела спросить, когда же он еще придет, но в это время в окно тихо и неуверенно постучали. С машинальной поспешностью она приподняла шторку.

За стеклом в неестественной улыбке кривилось лицо Григория. Инка отшатнулась, выронив край шторки. Какое-то мгновение стояла, прижавшись плечом к беленой стенке, потом опять отодвинула шторку.

— Чего тебе?!

Григорий все так же улыбался, криво, одной стороной, и манил пальцем: выйди, мол!

— Кто там? — нетерпеливо ворохнулась бабка.

— Супруг… законный…

Инка никак не могла найти шерстяную кофточку, хотя она висела перед глазами, на спинке стула.

— Так пускай входит, чего же!.. Беседуйте тут, чай, не помешаю.

Ей, конечно, очень хотелось послушать, как будет проистекать разговор между оскорбленным супругом и его неверной женой. Но Инка увидела наконец кофту, накинула ее на плечи и вышла во двор. После яркого света не сразу разглядела Григория. Голос его зазвучал над самым ухом:

— Ну, здравствуй, подруга жизни! Что ж молчишь?

— Пойдем на улицу, в горнице окна открыты…

Она сама удивилась спокойствию, с каким произнесла эти слова. И от этого почувствовала себя увереннее, теперь скособоченное недоброй ухмылкой лицо Григория не вызывало того первого расслабляющего страха, который она испытала, увидев мужа в окно. В конце концов, она ждала его приезда, в конце концов, она знала, что этой встречи и этого разговора не миновать.

— С чем пожаловал? — Инка остановилась на углу улиц, под желтым чахоточным светом одинокого фонаря. От этого света лицо Григория было серым и отталкивающим, как у утопленника. «У меня, наверное, тоже такое», — подумала она. — С чем пожаловал, спрашиваю?

— Ох и шлюха же ты, ух и шлюха! — Улыбка кривила рот Григория, похоже, помимо его желания. — Четыре года грел такую у…

— Обхохотаться можно, он — грел! — Инка спрятала руки под мышками, прислонилась к столбу. — Ты за тем и ехал, чтобы сказать, кто я? Помнится, после свадебной ночи ты обещал всю жизнь на руках носить. А ведь до свадьбы тебе тоже… что я всякая…

Григорий смешался. Да, было такое, попробовал бы тогда кто-нибудь плохое сказать о его Инке! Но то было давно и не о прошлом речь сейчас. Сейчас речь о сегодняшнем, больном, кровоточащем. Он видел, как они прыгали на палубу отходящего теплохода, как она на мгновение приникла к груди того,