– Откуда вы знаете Саманту?

– Она… э-э… моя подруга.

– Что ж, сейчас вы расскажете мне почему. Вы пришли ко мне домой, так что я имею право знать. Идите возьмите апельсиновый сок в холодильнике, это там, – она указала в сторону кухни, – а мне принесите рюмочку и бутылку портвейна. Он в шкафчике справа.

Элиот повиновался. Он всё еще переживал разоблачение, но был так счастлив, что удалось сразу перекинуть мостик к Саманте. Он на верном пути. Всё, что ему нужно, – это адрес.

Он открыл холодильник, исполнив танцевальное па, и вернулся, стараясь держаться прямо.

Мэдди налила себе на палец портвейна, не сводя с него зорких глаз. Она находила его одновременно дерзким, простодушным и неуклюжим. Он пришел выпытать у нее информацию о Саманте, в которую влюблен по уши, в этом не было никаких сомнений, но подошел к делу так неумело, что это обезоруживало. Она решила еще помариновать его, расспрашивая о семье, склонностях и планах на будущее.

Элиот извертелся на стуле, пытаясь найти ответы, которые показали бы его в самом благоприятном свете. Старая дама обладала просто дьявольской ловкостью, хотя даже не готовила опросника. Вопросы приходили сами собой между двумя глотками портвейна. У нее был как минимум черный пояс айкидо по части интервью. Как он ни уклонялся, как ни лавировал, она всё время, разными окольными путями, возвращалась к работе, призванию, увлечениям. Она и вправду хотела вытащить наружу то, что у него в нутре. А он-то и сам не знал, что там.

Он насмешил ее два или три раза, не нарочно, но смех был добродушный, не насмешливый, даже растроганный.

Давненько Мэдди так хорошо не проводила время.

Элиот временами как будто уходил в свободное плавание, оглядывая окружающую обстановку, впечатленный обилием информации, которую она давала и которая в своем разнообразии не поддавалась классификации. Не получалось представить себе жизнь Мэдди, исходя из этой лавки старьевщика, – или же она прожила несколько жизней.

– Я была костюмершей, Саманта вам не говорила? – спросила Мэдди, выведя его из задумчивости. – Встаньте, посмотрите фотографии. Вы же умираете от желания на них взглянуть.

Он подошел к полкам. На снимках была Мэдди, только молодая, – на театральных сценах и съемочных площадках. Она позировала, широко улыбаясь, или занималась своим делом: примеряла актерам костюмы, зажав во рту булавки. Эпохи накладывались одна на другую. Вот Мэдди в мини-юбке, с лентой в волосах, на солнце в маленьком средиземноморском порту; в дафлкоте, шарфе и шапочке ручной вязки в горах Шотландии; в кожаной куртке, с макияжем и очень короткими волосами, в бетонном подвале с альтернативной рок-группой в Берлине; в джинсах и мохеровом свитере на набережной Сены в Париже. Элиот узнавал актеров и актрис рядом с ней, некоторые были очень знамениты. Он взял в руки снимок, подписанный Шоном Коннери.

– Джеймс Бонд, собственной персоной! – восхищенно присвистнул он.

Его внимание привлекла другая фотография, на которой Мэдди, присев, подшивала платье леди в огромной соломенной шляпе.

– О, постойте, это же леди Вайолет из «Аббатства Даунтон»?

– Мэгги Смит, – поправила Мэдди, подливая себе портвейна.

– О черт, моя мама ее обожает. Ох, простите!

– Я слыхала и не такое, молодой человек. Но если вы можете воздержаться…

– С ума сойти, – пробормотал Элиот со всё возрастающим восхищением. – Для вас, должно быть, это и вправду удар – смерть нашей королевы, не так ли? Я хочу сказать, вы были на «ты» со сливками общества.

Мэдди вздохнула и повела глазами, как актриса в роли вдовствующей графини.

– У нас будет десять с лишним дней, чтобы привыкнуть, мой юный друг. Я приберегу слезы до конца церемонии.

Элиот повернулся к ней вполоборота, восхищенный ее имитацией мимики и интонаций Мэгги Смит.

– Вы здорово ее изображаете. Точно как в сериале.

– Я работала на четырех первых сезонах.

– Класс!

Тут были аксессуары, афиши фильмов, страницы сценариев, автографы режиссеров. Элиот узнал имя Кена Лоуча[17]. Они с матерью смотрели все его фильмы. Прочел он и другие имена ушедших великих, Кена Рассела[18], Джозефа Лоузи[19], которым его мать восторгалась безгранично, и вот они были сфотографированы, взаправду, в компании Мэдди.

– Вы были прямо секси, – заметил Элиот, задержавшись на фотографии тридцатилетней давности: она была снята на ступеньках Дворца фестивалей в Каннах, в платье с глубоким вырезом. – А ведь уже в годах, верно? Вы даже не перекраивали лицо.

– Умеете вы повернуть комплимент, молодой человек, – отозвалась старая дама, лукаво блеснув глазами.

– Это нормально. К тому же я вправду так думаю. Клянусь вам, вы были настоящей бомбой!

– Однако вы должны бы знать, что вкус комплимента изрядно теряется, когда его употребляют в прошедшем времени.

– Я бы не возражал сказать вам это раньше, но я еще не родился, когда был сделан этот снимок…

Мэдди даже поперхнулась портвейном.

Осмелев, Элиот стал обследовать квартиру, ходить, насвистывая, из угла в угол. Он размотал портновский метр, тщательно смотал его снова и положил на место, развернул и сложил веер.

– Во всяком случае, здорово быть костюмершей. Вот моя мама без ума от кино. Мечтает туда попасть. Она тоже работает за камерой…

– Правда?

– Она служит в полиции, это другое дело, больше ограничений, понимаете? – объяснил он, дуя на облачко страусовых перьев в такт своим словам.

– Знаете, костюм – это очень важно, – заметила Мэдди. – Хоть и говорят, что не всяк монах, на ком клобук, но ведь именно по этому одеянию узнают монахов. Актер играет лучше, когда ему подобрали хороший костюм.

– Да ну?

– Вот ваша парка, например, – если бы я должна была выбирать ее для актера, мне пришлось бы потратить немало времени на поиски. Это ведь деталь формы английской армии, не так ли?

– Да, королевского мотопехотного полка, – ответил Элиот, ставя на место куклу в викторианском кринолине.