За это время Пьетро ни разу не дал знать о себе. Антонио, продолжавший жить в родном городе, женился на прелестной, скромной девушке из богатой семьи и скоро стал довольно важной персоной. Мать и другие родственники умерли, детей от брака не родилось; дни Антонио, размеренные и однообразные, тянулись, согреваемые заботой жены и уважением сограждан. Я сказала «его дни», потому что ночи его были совсем другими. Антонио обманывал себя, полагая, что с отъездом брата навсегда избавился от него. Между ним и Пьетро существовала неразрывная связь, и это терзало ему сердце. Жена нередко слышала, как он стонет и вскрикивает во сне, охваченный каким-то кошмаром. Утром Антонио просыпался разбитым, с темными кругами под глазами и остекленевшим взглядом. Прежде чем облачиться в мундир и нацепить шпагу, он рассказывал жене, что ему опять снился брат. Сны граничили с явью и доставляли ему такие мучения, что, пробудившись, он долго хранил подробности в каждой клеточке своего тела. В этих снах любовь к брату, которая, как думалось Антонио, давно умерла, напротив, овладевала им с прежней силой. Он сопровождал брата в ночных прогулках по безлюдным, темным улицам и бросался на его защиту, чего никогда не делал в жизни.

Во сне он видел Пьетро ясно и отчетливо, между тем как сам казался лишь призраком, которого Пьетро не замечает. Как случается в снах, когда Антонио хочет крикнуть, чтобы предупредить брата об опасности, голос у него пропадает, а когда собирается защитить его, оказывается, что он не в силах пошевелить рукой и вообще сдвинуться с места.

— Сжальтесь над ним! Освободите его! — кричал, просыпаясь, Антонио и вскакивал с постели, дрожа, в холодном поту.

Двадцать лет эти сны терзали его по ночам; в них Пьетро постепенно становился все менее похожим на того юношу, каким был до отъезда. Теперь он представлялся Антонио полным бледным мужчиной, ссутулившимся, с поредевшими волосами; глаза его блестели то ли от лихорадки, то ли от изумления. Таким он являлся в самых жестоких и безжалостных снах; Антонио видел себя серой бесплотной тенью, бегущей за братом, которого преследовали стражники по многолюдным туманным улицам чужого города. Стражники настигают и окружают Пьетро, а тот притворяется глухим и слабоумным. «Не надо! — кричит Антонио (естественно, крика его никто не слышит). — Не трогайте его! Он несчастный сумасшедший!» И чтобы заставить стражников поверить ему, указывает пальцем на мертвенно-бледное лицо брата с безумными глазами и полуоткрытым ртом, лепечущего что-то бессвязное. Антонио охватывает глубокое отчаяние, желание сгинуть без следа, ему стыдно, что ради спасения брата он таким образом унижает его. Но по торжествующим ухмылкам стражников, уже схватившим брата, он понимает, что притворство Пьетро оказалось напрасным. Крик, который Антонио так и не смог издать во сне, сорвался с его губ и разбудил жену.

— Что случилось? — спросила она.

— Приснилось дурное, — ответил Антонио, стряхивая с себя остатки кошмара.

Он еще верил, что, называя все это сном, сможет избавиться от наваждения, однако едва он открыл глаза, как ощутил невероятное беспокойство и зарыдал. И, забыв о присутствии жены и сотрясаясь от рыданий, Антонио с мукой в голосе закричал:

— Во всем виноват я! Почему я позволил ему уехать? Он так любил меня, что хватило бы одного моего слова, чтобы спасти его! Все эти годы я сорил словами, расточая красноречие в угоду собственному тщеславию! А для брата нужных слов не нашел!

Он всхлипывал, а жена пыталась утешить его. Но Антонио скорее предпочел бы, чтобы его осудили, бросив ему в лицо: «Это твоя вина!» А еще лучше — чтобы его избили до крови. Так он разделил бы страдания брата, убедив себя, что, как и Пьетро, терпит несправедливость; лелея эти чувства, он мирно заснул.

Настал день, когда Пьетро вернулся в родной город. Заметив брата в вестибюле первого этажа своего дома, Антонио побледнел точно полотно и бросился к нему вниз по лестнице, уверенный в том, что спешит навстречу юноше, которого знал двадцать лет назад; он содрогнулся, увидев перед собой мужчину из своих самых страшных снов.

И все же тот юноша странным образом присутствовал при встрече братьев: именно ему предназначались горячие и пылкие объятья Антонио. Пьетро был изумлен, и глаза его светились благодарностью; но от внимания Антонио не ускользнуло — и он отметил это с холодной рассудительностью, — что брат ведет себя так, словно хочет угодить ему. С восхищением Пьетро бормотал, глядя на Антонио:

— Как ты прекрасно выглядишь! Какой красивый дом! Ты многого добился.

Антонио, в свою очередь, смотрел на него, исполненный ужаса и жалости, и пытался отыскать знакомые черты в этом обрюзгшем, опустившемся человеке. Постепенно первый порыв великодушия был вытеснен в сознании Антонио неприятной мыслью, которая не давала ему покоя: «Этот тип разглядывает мой дом, мой замечательный, заработанный честным трудом дом, это он-то, который палец о палец не ударил, чтобы обзавестись домом. Вот он стоит тут, вернувшись спустя долгие годы, лучшую часть жизни, дарованную Богом, он растратил неизвестно на что, а перед ним его растроганный брат, и он наверняка собирается воспользоваться его гостеприимством. Еще бы, он небось рад, что подвернулся такой дом, где готовы принять его вместе с его срамом. Но не ошибается ли он? Я вовсе не так наивен, как он думает. Нет, вон отсюда, вон! Разумеется, я дам ему немного денег. И это будет пределом моего великодушия».

И вот Антонио, которого уже начала душить жадность, услышал собственный голос, с приторной, фальшивой интонацией рекомендующий брату одну из городских гостиниц.

— Я, конечно, приютил бы тебя, — продолжал он извиняющимся тоном, — но ты же знаешь, я живу не один. Скорее всего, жена и ее родственники станут возражать.

Ложь сопровождалась тревогой, непонятно откуда взявшейся, и Антонио не терпелось побыстрее избавиться от незваного гостя. Но когда Пьетро еле слышно попросил у него денег, Антонио, который совсем недавно сам собирался дать их брату, испытал чувство неловкости и досады; и то, что он протянул брату, словно дар, на самом деле было оскорбительной милостыней. С облегчением он увидел, как сгорбленная спина грузного человека, одетого в убогий костюм, исчезла за входной дверью.

Очень скоро незавидная участь Пьетро стала известна жителям города. Кое-кто из них, не знавший о возвращении Пьетро и давно не видевший Антонио, обманутый сходством братьев, рассказывал, как был удивлен, встретив этого достойного человека пьяным, в неподобающей компании возле самых гнусных кабаков:

— Боже, как он растолстел и как опустился!

Некоторые, завидовавшие судьбе Антонио, желая опорочить его, пытались свалить на него вину за позор брата. Грязные слухи дошли до чутких ушей Антонио, который всегда заботился о собственной репутации и репутации своей семьи. Эти слухи отравляли его жизнь, в остальном такую благополучную, и он с содроганием думал о том, как его брат-близнец, которого неизвестно где носит, порочит его славное имя.

Отныне преследующие Антонио сны о Пьетро — с безумными блестящими глазами и пугающей бледностью — воспринимались им не как повод для сострадания и боли, а как источник отвращения и липкого страха. Он старался образумить брата то денежными подачками, то советами, то угрозами; но поскольку ничто не помогало, решил изгнать его из города.