Не снимая лонг, Александр лег на чистый мраморный пол, и банщик жесткой рукавицей принялся натирать ему спину. Александр любил ритуал персидской бани, но на этот раз постанывал от боли: расстроенный происшествием Рустем усердствовал так, словно намеревался содрать с русского кафира всю кожу.

Если Реза-хан объявил о пропаже газыря только на следующее утро после убийства, вопрос о его вине оставался отрытым. Сертип мог говорить правду, но мог и заявить, что газырь у него украли, когда обнаружил, что потерял улику на месте преступления.

Несколько усатых персов, каждый со своим тазиком, исподтишка рассматривали худого белокожего иноземца. Похоже, здесь все постоянно на виду, никто чужой не остался бы незамеченным. Если газырь украли в хаммаме, тогда это кто-то из постоянных посетителей.

Банщик продолжал развлекать нового клиента:

– Когда русские в Персии были, хорошие времена были. Торговля была, порядок был, работа была, клиенты были. А теперь что? Рихтер-ага уверяет, что вот-вот и у нас большевистская революция начнется.

– А Карл Рихтер тоже ваш клиент?

– Конечно. Он хоть и превратился из почтенного господина в товарища, – банщик с насмешкой выговорил русское слово, – а мыться любит по-прежнему. Но нам большевики ни к чему. Иран на вере в Аллаха стоит, на чести и на торговле. Нам только порядок нужен. Сильный шах нам нужен, а не коммунистическая революция.

– А позавчера Рихтер здесь был?

Рустем-ага равнодушно покачал головой:

– Нет, давно не было. Последний раз неделю назад был. Небось заболел или уехал куда.

Третий раз уже подтверждается непричастность Рихтера. Хотя если бы убийцу можно было выбирать, Александр выбрал бы Карла. После него и Реза-хана остается только один возможный подозреваемый, который и в список-то был включен только из-за того, что неравнодушен к Елене Васильевне и говорит по-русски.

– А других русских клиентов у вас нет? Петр Шестов к вам не ходит?

– Такого вроде не припомню. А как этот Петр выглядит?

– Выше меня, тоже худой, волосы темные, бородатый, усатый, в очках.

– Не обижайтесь, господин Воронин, но для нас все вы, русские кафиры, на одно лицо. Красивые, но похожие. Вот только что вы не усатый и не в очках. Нет, у нас такой только Рихтер-ага. Очень почтенный человек, хоть и товарищ.

Похоже, и Петр здесь ни при чем.

Банщик соскреб с Воронина остатки его кожи, облил водой из шайки и повел по длинному коридору в парную, гарм-хане. Здесь от жара нечем было дышать и казалось, что кровь испаряется через поры. Александр влез в обжигающую воду бассейна, невольно охнул: в такой человека можно было живьем сварить. Голос банщика продолжал гулко гудеть под затуманенными сводами:

– Последние времена настали. В хаммаме воруют, на базаре воруют, того и гляди у мечети страшно будет обувь оставить.

– На базаре-то всегда воровали, нет?

Даллак отвинтил кран, подлил еще немного кипятка:

– Воровали всегда, но раньше нормальные воры что крали? Курицу. Украшения. Платья. А нынче ружья, и те воруют.

Из скрытого паром угла кто-то окликнул банщика:

– Пардон, Рустем-ага, нельзя ли мне кровь пустить? Что-то кровь у меня загустела – когда в гору иду, прямо задыхаюсь.

– Простите, огаи-Шейбани, сегодня некому кровь пустить. Брадобрей наш пораньше ушел. У него в семье свадьба. Вот разве что глубокоуважаемый доктор согласится вам помочь.

– С удовольствием пустил бы вам кровь, уважаемый, – вежливо ответил Александр в туман, – но у меня с собой ни ланцета, ни иглы.

– Ничего страшного, дженаб а-доктор, мерси. Мне завтра наш Абдулла пустит.

Банщик повел Александра обратно в раздевалку, предложил чай. Сел напротив, оглянулся на занятых своими делами посетителей, понизил голос, прошептал:

– Дженаб а-доктор, пустить кровь всегда найдется кому, а вот нельзя ли к вам обратиться, если понадобится маленькая операция? За плату, разумеется, за хорошую плату.

– Да зачем вам я? Если деньги не проблема, то докторов много.

Рустем-ага завел глаза вверх, зацокал:

– В таких операциях, понимаете, еще и деликатность нужна. Иногда неловко в больницу и врач нужен умелый. А то вот недавно прислуга товарища Рихтера умерла…

– Отчего умерла?

– Воля Аллаха, значит. Умерла, бедняжка. Красивая была, молодая, веселая. От этого и умерла. А был бы врач более искусный, жила бы и дальше, иншалла.

Банщик пошел за полотенцами. Когда он вернулся, Воронин был погружен в собственные мысли. Уже вытирая волосы, спросил:

– Сдается, Рустем-ага, вы правильный человек достать в Тегеране что угодно. Если мне, допустим, оружие понадобится, где я его могу достать, не подскажете?

– Конечно, подскажу. Вы же теперь наш клиент, уважаемый доктор. На Большом базаре, конечно. Неподалеку от Джума-мечети найдете лавку оружейника Наиба Мансура. Хороший человек, почтенный человек. Тоже наш постоянный клиент. Сошлитесь на меня, он сделает что может. Так можно к вам обратиться, если понадобится врач?

– Спасибо за ваше предложение, почтенный, но днем я обязан быть во дворце, а по вечерам я в русской богадельне, там, кроме меня, некому.

– Но если надумаете, скажите. Люди платят большие деньги за умелую операцию, а еще большие – за молчание. Ложитесь сюда, доктор, на подстилку, сейчас моштмальчи придет, массаж сделает.

Из хаммама Александр шел, не чуя под собой ног. Тело словно парило. Полегчало и душе, как будто горячая вода, растирания и массаж выпарили, смыли и унесли часть боли. Мысли тоже стали невесомыми. Было что-то важное, какие-то твердые горошины смысла, выуженного из болтовни банщика, но сосредоточиться и нащупать их Александру никак не удавалось.

В семь утра в операционной меня уже ждал огромный, черный, с ног до головы украшенный татуировками пациент с черепной травмой. Черепной травмой должен был заниматься нейрохирург, но все нейрохирурги оказались заняты на других операциях, а парень мог не дожить до того момента, пока кто-нибудь из них освободится. Он был без сознания, но его руки все-таки были в наручниках, и от них шла цепь к скованным ногам. Я отвел душу, потребовав, чтобы с пациента сняли все это железо. Его сопровождали двое надзирателей, оба принялись спорить, напирая на то, что заключенный ведет себя агрессивно и может быть опасен.

Паркер нервничал. Будь его воля, он предпочел бы всех пациентов видеть связанными по рукам и по ногам. Но в моей операционной только я имел право вводить собственные порядки, а мне не улыбалось резать закованного человека.

В конце концов я стал врачом, а не военным, судьей или политиком потому, что хотел лечить людей, а не наказывать их. И не убивать, во всяком случае не намеренно. В детстве я, конечно, мечтал пойти по стопам отца. Виктор, похоже, крепко на это надеялся, именно к этому он меня и готовил, обеспечив мне жесткий тренировочный буткемп. Но во мне не хватало того, без чего нельзя быть хорошим оперативником, – безжалостности.