Когда сегодня случаются неприятности, я вызываю в памяти воспоминания о болезни. Я знаю, что мороз сменяет жара – и я радуюсь жаре больше, чем люди, которые никогда не пережили смертельного холода.

Я многим обязан отделению номер 11А: мужеством, уверенностью в себе, гордостью за себя и обостренным чувством радости жизни. Но я не собираюсь сейчас, оглядываясь назад, приукрашивать то горькое время. Безусловно, это был суровый жизненный урок. И поскольку судьба обошлась со мной круто, мой характер закалился. Окружающих часто озадачивает и пугает моя способность быть беспощадным. Бывает, что вроде бы отношения складываются благополучно, но в следующий момент я могу сказать: «Между нами все кончено. Я больше не хочу иметь с тобой дело. Счастливо». Это может быть друг, коллега и женщина, то есть любой, кто мне в общем-то нравится, но если внутренний голос говорит, что этот человек ограничивает меня, пытается переделать или крадет мою энергию, вот тогда конец. Я закрываюсь. Как бы мне ни хотелось остаться, я не даю себе поблажки и ухожу. Я слышу вдогонку: «Эй, что это значит? Мы же друзья», тогда единственное, что я отвечаю: «Нет, больше нет».

Какой вред может причинить человек, ведущий себя неприемлемо по отношению к тебе, я узнал на собственной шкуре еще в детстве. Тогда я этого не осознавал, но теперь точно знаю, что потерей зрения я обязан своему отцу. Из-за его тирании и заслуживающего ненависти отношения во мне выросло желание, чтобы он исчез из моей жизни. Я не мог больше видеть его – и ослеп. Отец исчез из моей жизни, а впоследствии не только визуально. Я не интересовал его, он оставил меня в покое. Окольным путем я достиг желаемого. Правда, при этом оказался в проигрыше.

И болезнь матери тоже была связана с несчастливым браком. И когда ее отец, мой дед, узнал, как сильно страдает его дочь, это в буквальном смысле разбило его сердце.

С одной стороны, меня успокаивает, что я нашел объяснение своей слепоте, но с другой – это тормозит меня. Это как с раком или любым другим ударом судьбы, который нельзя взять и отменить. Важно, какие шансы скрываются за такой ситуацией. Например, велика доля вероятности, что я не победил бы болезнь, если бы имел возможность отвлечься от гнетущих мыслей с помощью книг, телевизора или других способов, доступных зрячему человеку. Слепота была моим преимуществом – мне не оставалось ничего иного, кроме как интенсивно переживать происходящее со мной. Так я узнал многое о себе и своей болезни.

Возможно, описываемое мной непостижимо для людей, не болевших тяжело и безнадежно. Я часто слышал: «Быть слепым – это шанс? Рак – жизненный урок? Это – самообман. Признайся, тебе гораздо тяжелее приходится в жизни, чем другим». И какую бы пользу принесло мне такое признание? Куда бы оно меня завело? В психушку? Или прямиком под колеса несущегося поезда?

С вещами, которые невозможно изменить, нужно примириться. И я счастлив, что мне это удается. Обманываю ли я себя? Да все равно. Называйте меня неисправимым оптимистом. Мне нравится быть им, потому что в противном случае я уже давно бы умер.

Вполне вероятно, что совсем скоро я полностью ослепну. И даже сяду в инвалидную коляску из-за искалеченных тазобедренных суставов. Слепой в инвалидной коляске – пугающая перспектива. Но я рассчитываю на свой оптимизм: когда однажды это таки произойдет, я смогу отыграть себе внушительный кусок счастья.

Я переживу все, что уготовила мне судьба. Выбирая между смертью и жизнью, я отдаю предпочтение жизни. Как метко сказал тогда врач: у меня только одна жизнь. Хотя сегодня я вернулся к буддизму, я не уверен, что после смерти меня ждет перерождение. Но даже если так и будет, это не повод пустить одну из своих жизней псу под хвост.

А! Удар. Прямо под дых. Колени подгибаются, пол качнулся, я хватаю ртом воздух. Главное – не поддаваться боли, не сдаваться. Борись, Сали, борись! Резкий прилив энергии. Я выпрямляюсь, замахиваюсь и со всей силы бью в пустоту. Теряю равновесие, шатаюсь из стороны в сторону. Нападающий подхватывает меня за плечи. «О’кей, надо еще потренироваться». Мы оба смеемся. Алекс и я.

Начало лета 1995 года. Я излечился от рака. У меня появился новый друг. Алекс, учитель по боксу. Мой идеал. Человек, которому я доверяю. Неповторимый Алекс. Я, как никогда, в хорошей форме. Я счастлив. Я готов обнять весь мир.

После тренировки мы вместе едем на оптовый рынок. Алекс всего третий раз здесь, но ведет себя уже как знаток. Он знает, где что лежит, сравнивает цены, мы быстро покупаем все необходимое. Для Алекса у меня есть особое вкусное спортивное меню. Хотя в бистро полно гостей и Лаура не успевает принимать заказы, я не отвлекаюсь, продолжаю готовить для друга. Другие могут подождать. Алекс важнее.

В начале 1995 года терапевт направил меня на шестинедельный курс реабилитации в Бад-Вильдунген, где я должен был восстановиться после мытарств предыдущих месяцев. Пациенты в лечебнице были преимущественно людьми в возрасте. Пожилые дамы все время уговаривали меня пойти с ними на танцы – утром фанго[13], вечером танго. Я извинялся и отклонял их приглашения. Все мое внимание было сосредоточено на полном восстановлении здоровья. Совместно со спортивным врачом я разработал фитнес-программу. Ежедневно после обеда у меня была тренировка на выносливость, вечером в тренажерном зале я качал мышцы. В последние годы перед болезнью я стал пренебрегать спортивными тренировками. Теперь они укрепляли мое тело и дух. Я намеревался продолжить тренировки и после санатория, благо врач поддержал мое начинание.

По возвращении я записался в один из гамбургских фитнес-клубов и вскоре познакомился с Алексом. Он как раз только переехал в город, изучал в здешнем университете автомобилестроение, а параллельно давал уроки бокса. Мы все чаще стали договариваться о совместных тренировках в тренажерном зале. Перерывы между упражнениями затягивались дольше положенного, потому что мы не могли наговориться. Это было похоже на нашу дружбу с Туи в Коломбо. Алекс был на два года моложе меня, но мы были как близнецы, разлученные в детстве, а теперь вновь обретшие друг друга. В нашу третью или четвертую встречу я рассказал Алексу о своем зрении. Сначала он не понял и подумал, что речь идет о сильной близорукости.

– А почему ты не носишь очки? – спросил он. – Или у тебя контактные линзы?

– Еще не изобрели того, что помогло бы мне видеть, – возразил я.

Я поведал ему всю историю с глазами – не сразу, а маленькими порциями, как обычно. Эпопею с раком я тоже не утаил от него.

Между тем от моей способности видеть осталось всего десять процентов. Агрессивная химиотерапия ускорила потерю зрения. Я не смог бы различить буквы даже с самой сильной лупой. Я вынужден был признать, что без помощи окружающих мне не обойтись.