– Ладно, ваша взяла. Что надо?

Ну да, поймали меня действительно забавно, если бы я не зацепился, ушёл бы, как есть ушёл, и машина им не помогла бы. Старший из преследователей, мужчина лет тридцати, спросил:

– Почему из детдома убежал?

– Ага, значит, всё же меня ловили, – сделал я логичный вывод. – У музыкальной школы срисовали?

– Догадливый. Если ты по телефону дольше поговорил бы, вышел бы из будки прямо к нам руки. А так едва успели у остановки тебя перехватить. Так зачем сбежал?

– На море хочу.

– А разве этому поспособствовало не то, что тебя обманули с отчислениями? Не из-за конфликта с директрисой?

– При чём тут директриса? У меня с ней всё ровно. Претензий не имею.

– Мог бы пожаловаться, администратор Муслима Магометовича очень живо интересовался твоей пропажей, помог бы.

– Так в-о-он откуда ветер дует, – протянул я, сообразив, что с продажей золота этот захват не имеет никакого отношения. – Поня-атно. Нет, с директрисой у нас отношения нормальные, разве что она меня отказалась на море дикарём отпускать, вот я и сбежал.

– А музыкальная школа как же?

– Ну надо же хвосты сдать. Я в этом деле человек ответственный, не люблю за спиной оставлять недоделанные дела.

– А записка?

– А что записка? – пожал я плечами. – Там всего пять слов. «Уехал на море, вернусь осенью». Что не так с запиской?

– А нам известно, что в записке написано совсем другое.

– Значит, не моя.

– Садись в машину, там пообщаемся, а то мы здесь слишком много внимания привлекаем, – кивнул тот на «победу», пока один из помощников, цепко держа меня за руку, сопровождая к открытой дверце, велел спортсмену: – Андрей, встретимся в управлении.

– Понял.

Устроившись на заднем сиденье, где меня с боков стиснули двое, старший сел спереди, я поинтересовался причиной интереса конторы ко мне. Оказалось всё куда проще: Муслим Магометович удивился, что я не прибыл на репетицию, хотя отличался пунктуальностью, и напряг дядю Адика. Тому не составило труда выяснить, что я ушёл в бега, вот он и напряг все связи. Как раз в конторе они у него были, и меня стали искать. Эта группа занималась мной уже пять дней. Им удалось выяснить многое из того, что происходило в детдоме, какие у нас были отношения в последние дни с директрисой, ну и о записке узнали, хотя саму на руки и не получили. Я же говорю, её быстро уничтожат. Кстати, кражи средств из моих отчислений выявлено не было, по-всякому смотрели. Но все траты подтверждаются бухгалтерией. В общем, насчёт директрисы я возводил напраслину, обокрасть меня обокрала, но себе ничего не взяла. Купила фортепьяно, решив организовать расширенный музыкальный класс в детдоме, и заказала ещё некоторые инструменты, скоро подвезти должны. Да и профессиональный музыкант будет. Конечно, директриса поступила не совсем этично в отношении меня, но музыкальный класс она бы формировала долго, всё же бюрократия в Союзе имелась, а так, всё в порядке.

– И что? – заинтересованно спросил я, когда Евгений Макарович закончил рассказ, как они меня искали и что им удалось выяснить.

– Что происходит в детдоме, конечно, не наше дело, у нас приказ тебя найти. Твоя песня будет исполняться завтра на Красной площади, а тут нам сообщают, что автор, как последний хулиган, бежит из детдома на море. Детство в одном месте заиграло? Правда, когда мы начали работать, стало ясно, что нам явно скармливают дезу… Ты понимаешь, о чём я говорю?

– Дезинформацию, – кивнул я.

– Ну да. Мы сразу поняли: что-то не так. А когда выяснили, что ты продолжаешь ходить в музыкальную школу, подозрения перешли в уверенность. Стали рыть дальше и многое нарыли.

– Да это всё понятно. Давайте меня обратно в детдом, пройдёт Девятое мая, и я снова уйду в рывок.

– Так любишь море?

– Да, в любом виде. Во все времена года в море есть своя красота. Я для того и писал песни и музыку, чтобы к совершеннолетию на сберкнижке лежала нужная сумма для моего переезда на море на постоянное место жительства. А тут такой удар судьбы. Теперь я умнее стал, пока не вырасту, ни одну новую песню не напишу и не дам ей жизни. Это принципиально.

– А если хорошо попросить? – заинтересовался тот.

– Я самому себе слово дал: пока восемнадцать не исполнится и я не смогу распоряжаться самим собой, никаких песен. Я сам себя уважать перестану, если не буду данное себе слово держать. Не будет новых песен ещё три с половиной года.

Насчёт клятвы я нагло врал, не давал я её, так просто рубил себе хвосты. Из-за кражи директрисой моих денег я принципиально не буду ничего нового выдавать до определённого времени.

– Я смотрю, подкузьмила директриса своим решением.

– Я повторю, что её не виню. Она преподала мне урок, я ей за это благодарен. Нужно доверять только самому себе, вокруг одни недруги. Тем более требовать возврат средств я не буду, они пошли на создание детдомовского музыкального класса, и я таким решением директрисы доволен, даже благодарен ей. Вот и всё. А так я бы в музыкалке хвосты бы сдал, и на Девятое мая сходил, а потом рванул бы к морю.

– И ищи тебя свищи.

– Осенью вернулся бы. Зимой я предпочитаю учиться и находиться в тепле. Ну так что, так и будем стоять или всё же поедем?

– Поедем-поедем, – кивнул тот и, сняв трубку телефона, набрал какой-то номер. – Мы его взяли… Да, у музыкальной школы, как и предполагали. Шустрый, бегает быстро… Ясно, товарищ майор, сейчас отвезём.

Положив трубку на место и защёлкнув её на аппарате, Евгений Макарович обернулся:

– В детдом тебя везём. К нам не требуется.

– Вот и отлично.

Машина тронулась с места, и мы, выехав на проезжую часть, покатили к детдому. Сидя между двумя бугаями, я размышлял. Всё же хорошо, что я и пистолет и деньги в своей норке оставил. При себе едва три рубля мелочью было. Сегодня утром как раз закончил прятать все находки с трёх кладов, лишь с десяток червонцев оставил как НЗ. Особо мудрствовать я не стал, поднял две доски в гараже, в стороне от входа в погреб, вырыл на метр глубиной ямку и, хорошенько упаковав драгоценности, золото и монеты в один свёрток, закопал всё. Утрамбовал землю и закрыл досками, замаскировав. Вот и тайник. Конечно, если будет проводиться серьёзный обыск, копы могут обнаружить по мелким деталям, но я об этом подумал. Когда до краёв ямы оставалось сантиметров тридцать, я похоронил над кладом принесённый со стихийной свалки немного пованивающий труп кошки. Маскировка туфтовая, но если обнаружат кошку и решат, что это могила, то, может, не станут рыть дальше. На это вся надежда.

Когда машина подъехала к детдому, я чуть вытянул голову, разглядывая, кто на крыльце на лавочке дремлет. Баба Валя, это хорошо, добрая тётка. Меня вывели, и старший, лично сопровождая, отвёл меня к директрисе, где передал с рук на руки.