"Ты не сумасшедшая, Тамара".

"Ну что же, приятно слышать. Но разве кто-нибудь правда знает, что такое сумасшествие? Уж коли ты тут, почему ты не подвинешься немножко поближе? Вот так, хорошо. Я годами была уверена в том, что тебя нет в живых, а для мертвых другой счет. Когда я узнала, что ты жив, было поздно менять внутреннюю установку".

"Дети никогда не говорят обо мне?"

"Я думаю, говорят, но я не уверена".

На мгновенье тишина стала всеобъемлющей. Даже кузнечики стихли. Потом Герман услышал шум воды; казалось, это плещет ручей; или это была водопроводная труба? В животе забурчало, но он не знал, у него это или у Тамары? Он чувствовал зуд, и ему хотелось расцарапать кожу, но он взял себя в руки. Он ни о чем не думал, но в его мозгу сам собой шел какой-то мыслительный процесс. Внезапно он сказал: "Тамара, я хочу тебя о чем-то спросить. Даже произнося это, он не знал, о чем будет спрашивать.

"Что?"

"Почему ты осталась одна?"

Тамара не ответила. Он решил, что она, наверное, задремала, но тут она заговорила — отчетливо и ясно."Я же тебе уже говорила, что не рассматриваю любовь как спорт".

"Что это значит?"

"Я не могу иметь что-то с мужчиной, которого не люблю. Все очень просто".

"Значит ли это, что ты все еще любишь меня?"

"Я этого не сказала".

"За все эти годы у тебя не было ни одного мужчины?" Герман спросил это с дрожью в голосе и тут же устыдился своих слов и волненья, которое они в нем вызвали.

"Предположим, у меня кто-то был — ты сейчас выпрыгнешь из кровати и помчишься назад в Нью-Йорк?"

"Нет, Тамара, мне и в голову не придет осуждать тебя. Ты можешь быть со мной совершенно откровенна".

"А потом ты обольешь меня такими прекрасными словами!"

"Нет. Ты же не знала, что я жив, как я могу чего-нибудь требовать? Самые верные жены выходят замуж, когда умирают их мужья".

"Да, тут ты прав".

"Итак, твой ответ?"

"Почему ты так дрожишь? Ты ни капельки не изменился".

"Отвечай мне!"

"Да, у меня кто-то был".

Тамара говорила почти рассерженно. Она повернулась на бок, лицом к нему, и была теперь совсем близко. Он видел, как в темноте блестят его глаза. Поворачиваясь, она коснулась его колена.

"Когда?"

"В России. Там это все было".

"Кто это был?"

"Мужчина, не женщина".

В Тамарином ответе таился подавленный смех, смешанный с раздражением. Горло Германа сжалось: "Один? Много?"

Тамара нетерпеливо вздохнула. "Тебе ни к чему знать все подробности".

"Уж если ты рассказала мне так много, то могла бы рассказать и все до конца".

"Тогда — много".

"Сколько?"

"Правда, Герман, это ни к чему".

"Скажи мне, сколько!"

Стало тихо. Казалось, Тамара считает про себя. Германа охватили грусть и сладострастие, и он подивился капризам тела. Одна часть его души горевала о чем-то невозвратимо-потерянном: это предательстве, вне зависимости от того, насколько незначительным оно было по сравнению с общей порочностью мира — замарывало его пятном позора. Другая часть его души жаждала обрушиться в эту измену, вываляться в этом унижении. Он услышал Тамарин голос: "Три".

"Три мужчины?"

"Я не знала, что ты жив. Ты был так жесток со мной. Все эти годы ты мучил меня. Я знала, что если ты жив, то все будет также, как раньше. И ты действительно женился на служанке твоей матери".

"Ты знаешь, почему".

"У меня тоже были мои "почему".

"Значит, ты шлюха!"

Из Тамары вырвалось нечто, похожее на смех. "Я этого не говорила!"

И она обняла его.

Герман погрузился в глубокий сон, но кто-то будил его. В темноте он открыл глаза и не мог понять, кто это: Ядвига? Маша? "Или я сбежал с еще одной женщиной?", — спросил он себя. Но его смятение длилось всего несколько секунд. Конечно, это была Тамара.

"Что такое?", — спросил он.

"Я хочу, чтобы ты звал правду". Тамара говорила дрожащим голосом женщины, которая с трудом сдерживает слезы.

"Какую правду?"

"Такую, что у меня никого не было — ни трех мужчин, ни одного, ни даже половины. Ни один мужчина не дотронулся до меня даже мизинцем. Как перед Богом — это правда".

Тамара села, и в темноте он почувствовал ее волю и решимость не дать ему заснуть, пока он ее не выслушает.

"Ты лжешь", — сказал он.

"Я не лгу. Я сказала тебе правду сразу, как только ты спросил меня. Но ты был разочарован. Что-то у тебя не в порядке. Ты извращенец?"

"Я не извращенец".

"Мне очень жаль, Герман, но я чиста, как в тот день, когда ты женился на мне. Я говорю, мне жаль, потому что если бы я знала, что ты будешь чувствовать себя таким обманутым, я бы, наверное, попробовала угодить тебе. В мужчинах. которые хотели меня, недостатка не было".

"Если тебе ничего не стоит сказать сначала одно, потом другое, я тебе больше не верю".

"Ладно, не верь. Я сказала тебе правду, в тот день, когда мы встретились в доме моего дяди. Ты бы, наверное, хотел, чтобы я изобразила тебе парочку воображаемых любовников, просто для того, чтобы доставить тебе удовольствие. К сожалению, моей фантазии на это не хватает. Герман, ты знаешь, насколько свята для меня память о наших детях. Скорее я дам отрезать себе язык, чем замараю память о них. Я клянусь Иошевед и Давидом, что ни один мужчина меня не касался. Не думай, что это было просто. Мы спали на полах в сараях. Женщины отдавались мужчинам, которых едва знали. Но я отталкивала всех, кто пробовал приблизиться ко мне. Я все время видела перед собой лица наших детей. Я клянусь Богом, нашими детьми. моими покойными родителями, что за все эти годы ни один мужчина даже не поцеловал меня! Если ты и теперь мне не веришь — то прошу тебя, оставь меня. Сам Бог не смог бы вынудить у меня такой клятвы".

"Я верю тебе".

"Я говорила тебе — это могло бы случиться, но какая-то сила не допустила этого. Что за сила. я не знаю. Рассудок говорил мне, что от твоих останков не осталось и следа, не я чувствовала, что ты где-то существуешь. Как это понять?"

"Не обязательно понимать".

"Герман, есть еще одна вещь, которую я хотела бы сказать тебе".

"Что?"

"Я прошу тебя — не перебивай меня. Прежде чем я поехала сюда, американский врач из консульства обследовал меня и сказал, что я совершенно здорова. Я все выдержала без вреда для себя — голод, эпидемии. Я была на тяжелых работах в России. Я пилила дрова, рыла канавы, возила камни в тачке. Ночью, вместо того чтобы спать, я часто ухаживала за больными, лежавшими рядом со мной на дощатом полу. Я никогда не думала, что я такая сильная. Скоро я найду здесь работу, и какой бы трудной она ни была, она будет легче, чем в России. Я не хочу долго быть на содержании "Джойнта", а те несколько долларов,