✓ Исполнился год работы репортажной машины фронтовой редакции Ленинградского радиокомитета в частях и подразделениях Красной Армии и Краснознаменного Балтийского флота. За это время машина больше ста раз побывала на фронте. Производились звукозаписи выступлений бойцов и командиров, митингов, отдельных моментов боев и т. д. На фронте были записаны передачи «Беседы с партизанами», «Танкисты», «Лучшие воины вступают в партию», «Вручение орденов героям боев с немецкими оккупантами», «Истребители оной части» и т. д. Репортажная машина записывала письма бойцов, командиров и политработников. Родные и друзья защитников Ленинграда могли слышать по радио их голоса с передовых позиций.

Медсестра с носилками подбегает к раненому. Август 1942 г. © РИА «Новости»

✓ Газета «Ленинградская правда» публикует:

«Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых бомбой немцев. «Убей немца! – это просит старуха-мать, Убей немца! – это молит дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»

✓ А. Решетов («Ленинградская правда»):

Болтун – пособник врага

Ходит, словно со звонком,

Дурень с длинным языком.

Все он слышал,

Все он помнит,

У него всезнайки вид.

И на службе дурень звонит.

И в трамвае не молчит.

Одним словом – языкат,

Для врага он просто клад.

Чтоб не выдал он шпиону

Наши тайны в грозный миг,

По суровому закону

Так прижми его язык,

Чтоб от боли дурень взвыл,

Чтоб он больше не звонил

✓ По решению Военного совета Ленинградского фронта начато сооружение ЛЭП от Волховской ГЭС для снабжения электроэнергией блокированного Ленинграда. 223,5 километра воздушных линий (от Волховской ГЭС до мыса Кареджи на восточном берегу Ладожского озера и от мыса Осиновец на западном берегу до Ленинграда), кабельную вставку длиной 22,5 километра (из них 21,5 километра по дну Ладожского озера), 3 подстанции возводились под обстрелами и налетами, и ЛЭП была готова через 45 дней вместо 56, определенных командованием. 23 сентября Волховская ГЭС прорвала энергетическую блокаду города.

✓ Через 2 недели после зачитывания в войсках приказа № 227 «Красная звезда» в передовой разъясняла, что нужно проводить различие между трусами и людьми, у которых в какой-то момент сдали нервы. В Кремле, видимо, поняли, что когда мера жестокости превышена, ее эффективность исчезает. После этой статьи в «Звездочке» в газетах перестали появляться призывы «расстреливать трусов». А в сентябре, в разгар жестоких боев, уполномоченному контрразведки в Сталинграде настрого было предписано следить, чтобы командиры не злоупотребляли правами, предоставленными им приказом.

✓ В блокадном Ленинграде в день, на который гитлеровцами было намечено взятие города, состоялось историческое исполнение ленинградскими музыкантами 7-й («Ленинградской») симфонии Дмитрия Шостаковича. Поэт Ольга Берггольц, всю блокаду проработавшая на ленинградском радио, вспоминала: «… Они работали на оборону – музыканты единственного оставшегося в Ленинграде оркестра – оркестра радиокомитета.

Да, в Ленинграде в те дни не раздавалось по радио ни одной песни, ни одной мелодии – кто-то решил, что «сейчас для этого не время», но оркестр жил, он давал концерты для Англии и Швеции – необходимо было, чтоб и там знали, что мы живы и не только сопротивляемся и боремся, но даже играем Чайковского и Бетховена… Наши оркестранты почти не играли зимой – не хватало дыхания, особенно духовым – «диафрагме не на что было опереться». Оркестр таял. Некоторые ушли в армию, другие умерли от голода. Трудно забыть мне серые, зимние рассветы, когда совершенно уже свинцово отекший Яша Бабушкин диктовал машинистке очередное донесение о состоянии оркестра. «Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти», – отчужденным, внутренне отчаянным голосом диктовал он. И все же те, кто оставался, – главным образом на казарменном положении, – помимо службы ПВО, не оставляли и своей основной работы. Самоотверженно работал, репетировал с ними в обледеневших студиях какие-то наиболее доступные им по физическим силам произведения Карл Ильич Элиасберг. А когда пришла весть об исполнении Седьмой – «Ленинградской симфонии», а затем самолет доставил в радиокомитет ее партитуру, почти несбыточным желанием загорелся оркестр – исполнить ее здесь, на ее родине, в осажденном, полуумирающем, но не сдававшемся и не сдающемся городе!.. Но для исполнения требовался удвоенный оркестр, а в радиокомитете осталось к весне всего 15 живых музыкантов…

На помощь пришел городской комитет партии: во-первых, он выделил музыкантам дополнительную ежедневную кашу без выреза (купонов в карточках. – Прим. ред.), – кажется, к тому времени это составляло уже целых 40 граммов крупы или соевых бобов. По Ленинграду был через радио объявлен призыв ко всем музыкантам, находящимся в городе, – явиться в радиокомитет для работы в оркестре… Пришел истощенный, но как всегда, строгий и собранный орде ноносец Заветновский, концертмейстер, первая скрипка Филармонии. Пришел 70-летний старейший артист Ленинграда валторнист Нагорнюк…

И все-таки музыкантов не хватало. Тогда Политуправление фронта и Пубалт отдали распоряжение прикомандировать к сводному городскому оркестру лучших музыкантов из армейских и флотских оркестров… И вот 9 августа 1942 года после долгого запустения ярко, празднично озарился белоколонный зал Филармонии и до отказа заполнился ленинградцами…

На сцену вышли музыканты. Огромная эстрада Филармонии была тесно заполнена – за пультами сидел сводный городской оркестр. Здесь было ядро его – музыканты Радиокомитета, артисты И. Ясенявский, потушивший первую зажигалку на крыше радиокомитета, начальник пожарного звена скрипач А. Прессер, музыканты А. Сафонов и Е. Шах, рывшие окопы близ Пулкова; здесь сидели музыканты в армейских гимнастерках и флотских бушлатах… За дирижерский пульт встал Карл Ильич Элиасберг, – он был во фраке, в самом настоящем фраке, как и полагается дирижеру, и фрак висел на нем как на вешалке – так исхудал он за зиму…

Мгновение полной тишины, и вот – началась музыка. И мы с первых тактов узнали в ней себя и весь свой путь, всю уже тогда легендарную эпопею Ленинграда: и наступающую на нас страшную беспощадную враждебную силу, и наше вызывающее сопротивление ей, и нашу скорбь, и мечту о светлом мире, и нашу несомненную грядущую победу. И мы, не плакавшие над погибающими близкими людьми зимой, сейчас не могли и не хотели сдерживать отрадных, беззвучных, горючих слез, и мы не стыдились их».