– Гм… – пробормотал д’Артаньян, смущенный этой неистовой бурей страдания.

– Д’Артаньян, друг мой, вы любите Рауля; так взгляните же на него: посмотрите на эту грусть, ни на мгновение не покидающую его. Знаете ли вы что-нибудь более страшное, чем неотлучно наблюдать агонию этого бедного сердца?

– Позвольте мне поговорить с ним, Атос. Кто знает?

– Попробуйте, но я убежден, что вы ничего не достигнете.

– Я не стану докучать ему утешениями, я предложу ему помощь.

– Вы?

– Конечно. Разве это первый случай женской неверности? Я направляюсь к нему.

Атос покачал головой и дальше пошел один. Д’Артаньян вернулся через кустарник и, подойдя к Раулю, протянул ему руку.

– Вам надо поговорить со мной? – спросил он Рауля.

– Я хочу попросить вас об услуге.

– Просите.

– Вы когда-нибудь вернетесь во Францию?

– По крайней мере надеюсь.

– Нужно ли мне написать мадемуазель Лавальер?

– Нет, не надо.

– Но мне столько хотелось сказать ей!

– Поезжайте и говорите с ней!

– Никогда!

– Почему же вы думаете, что ваше письмо будет обладать силой, которой не имеют ваши слова?

– Вы правы.

– Она полна любви к королю, – резко сказал д’Арта-ньян, – и она честная девушка.

Рауль вздрогнул.

– А вас, вас, который покинут ею, она любит, быть может, еще больше, чем короля, но иначе.

– Д’Артаньян, вы уверены в ее любви к королю?

– Она обожает его. Ее сердце недоступно никакому другому чувству. Но если б вы продолжали жить близ нее, вы были бы ее лучшим другом.

– Ах! – со страстным порывом вздохнул Рауль, готовый проникнуться скорбной надеждой.

– Вы этого жаждете?

– Это было бы трусостью.

– Вот глупое слово, способное внушить мне презрение к вашему разуму, мой милый Рауль. Никогда не бывает проявлением трусости подчинение силе, стоящей над вами! Если ваше сердце подсказывает вам: «Иди туда или умри», – идите, Рауль. Была ли она трусливою или смелою, когда, любя вас, предпочла вам короля, потому что ее сердце властно велело ей оказать ему предпочтение? Нет, она была самой смелой женщиной на свете. Поступите ж и вы, как она, и подчинитесь себе самому. Знаете ли, Рауль, я убежден, что, увидев ее вблизи глазами ревнивца, вы забудете о вашей любви.

– Вы меня убедили, дорогой д’Артаньян…

– Ехать, чтобы увидеть ее?

– Нет, ехать, чтобы никогда ее больше не видеть. Я хочу вечно любить ее.

– По правде говоря, вот вывод, которого я совсем не ожидал.

– Слушайте, друг мой, вы отправитесь к ней и отдадите ей это письмо, которое объяснит и ей и вам происходящее в моем сердце. Прочтите письмо, я написал его минувшей ночью. Что-то подсказывало моей душе, что сегодня мы с вами встретимся.

И он протянул письмо д’Артаньяну, который прочел в нем следующее:

«Сударыня, вы нисколько не виноваты в том, что меня не любите. Вы виноваты лишь в том, что позволили мне поверить в вашу любовь. Это заблуждение будет стоить мне жизни. Я прощаю вам вашу вину, но не прощаю себе своего заблуждения. Говорят, что счастливые влюбленные глухи к стенаниям тех, кто был ими любим, а затем отвергнут. Но с вами это едва ли возможно, потому что вы не любили меня, а если и испытывали ко мне какое-то чувство, то оно сопровождалось сомнениями и душевной тревогой. Я уверен, что, если бы я стремился превратить эту дружбу в любовь, вы уступили бы из боязни убить меня или нанести ущерб уважению, которое я к вам питал. Мне будет сладостно умирать, зная, что вы свободны и счастливы.

Но вы полюбите меня настоящей любовью, когда вам нечего будет больше бояться моего взгляда или упрека. Вы будете любить меня, потому что, как бы упоительна для вас ни была ваша нынешняя любовь, бог создал меня ни в чем не ниже того, кого вы избрали, а моя преданность, моя жертва, мой скорбный конец поставят меня в ваших глазах выше его. Я упустил по наивной доверчивости моего сердца сокровище, которым владел. Многие говорят, что вы меня любили достаточно, чтобы полюбить безраздельно. Эта мысль уничтожает во мне всякую горечь обиды и побуждает считать своим врагом лишь себя самого.

Вы примете от меня это последнее прости и благословите меня за то, что я скрылся в том недосягаемом убежище, где гаснет всякая ненависть и пребывает только любовь.

Прощайте, сударыня. Если б нужно было всей моей кровью купить ваше счастье, я отдал бы всю свою кровь. Ведь приношу же я ее в жертву своему страданию!

Рауль, виконт де Бражелон».

– Письмо написано хорошо, – сказал капитан, – но одно мне все же не нравится в нем.

– Что же, скажите! – воскликнул Рауль.

– То, что оно говорит обо всем, кроме того, что изливается, словно смертельный яд, из ваших глаз, из вашего сердца: кроме безумной любви, все еще сжигающей вас.

Рауль побледнел и замолк.

– Почему бы вам не написать просто:

«Сударыня!

Вместо того чтоб послать вам свое проклятие, я люблю вас и умираю».

– Это правда, – ответил Рауль с мрачной радостью.

И, разорвав письмо, которое он успел взять из рук д’Артаньяна, он написал на листке из записной книжки следующее:

«Чтобы иметь счастье сказать вам еще раз, что я вас люблю, я малодушно пишу вам об этом, и, чтобы наказать себя за свое малодушие, я умираю».

И, подписав, он спросил д’Артаньяна:

– Вы отдадите ей этот листок, капитан, не так ли?

– Когда?

– В тот день, – произнес Бражелон, указывая на последнее перед подписью слово, – когда вы поставите дату под этими строчками.

И он стремительно побежал к Атосу, который медленными шагами шел по направлению к ним.

Когда они возвращались назад, поднялись волны, и с яростной быстротой, свойственной Средиземному морю, легкое волнение превратилось в настоящую бурю. Какой-то темный предмет неопределенной формы, замеченный ими на берегу, остановил на себе их внимание.

– Что это – лодка? – спросил Атос.

– Нет, не думаю, – ответил д’Артаньян.

– Простите, – перебил Рауль, – но это все-таки лодка, спешащая в гавань.

– Там, в бухте, действительно видна лодка, которая хорошо делает, ища здесь убежище, но то, на что указывает Атос, вон на песке… разбитое…

– Да, да, вижу.

– Это карета, которую я выбросил в море, когда пристал к суше со своим узником.

– Позвольте дать вам совет, д’Артаньян, – сказал Атос, – сожгите эту карету, чтобы от нее не осталось и следа. Иначе антибские рыбаки, решившие, что им довелось иметь дело с дьяволом, попытаются доказать, что ваш узник был всего-навсего человеком.