«…Объявление в рекламной газете от двадцать девятого сентября гласило, что завтра, тридцатого, на просмотр в клуб „Аквилон“ приглашаются брюнетки от 22-х до 28-ми лет, ростом 161—165 см, весом до 55 кг, с густыми и гладкими длинными волосами, ярко-синими большими глазами, хорошо развитой грудью, крутыми бедрами и тонкой талией. В конце жирным шрифтом значилось „не интим“ и „оплата высокая“.

…Рената ехала в клуб, боясь заснуть за рулем… Жить хотелось как никогда! До этого, дома, она тщательно привела себя в порядок. Внешне привела, но в мыслях порядка не было. Не было ясно — и оттого, ночью, она никак не могла уснуть — что значит это схождение лавины, произошедшее на ее кухне, — лавины с туманной Шотландией как сомнительной точкой опоры — схождения, невероятного хотя бы и тем, что сама Рената и пальцем не пошевелила, чтобы его вызвать… Боясь заснуть, она стала напевать — сначала тихо, потом все громче и громче:

Te ador… tu amor…

deixasse corpo da gente marcado…

O-o-o-o !.. porque se mina gente tatuado…

Войдя в холл „Аквилона“, она сразу была поражена тем, что, помимо девушек, более-менее соответствовавших указанным характеристикам, там было полно других — даже отдаленно не напоминавших искомый образец. Видимо, они надеялись — в случае, если им дадут хоть крохотный шанс, — похудеть, перекраситься и даже помолодеть, — тем более совершенно не было понятно, о какой работе идет речь.

Девушки, одна за одной, исчезали за дверью — и, потерянные, выныривали назад через минуту-две. Сведения, которыми они делились с убывающей толпой конкуренток, были однообразны: там сидят два молодых мужика… Один — стильный, другой — так себе… Велели взять со стола телефон… А потом? Потом подержать трубку возле уха… А потом? Потом — ничего… Пожелали успеха в других фирмах… Вежливые…

— Секретаршу ищут, — убежденно сказала толстая крашеная блондинка размытого возраста — и с вызовом обратилась к Ренате: — А ты вслепую печатать умеешь?

Печатать вслепую Рената не умела.

— Ан-шлаг… — как-то растерянно проговорил по складам наниматель, не отрывая глаз от Ренаты. — Потом резко толкнул другого, что-то строчащего в блокнот — видимо, помощника — и, грохнув кулаком по столу, заорал во все горло: — Полный аншлаг!!!..

Рената еще не знала тогда, что у этого человека, с тех пор, как он начал завоевывать шоу-бизнес, данное выражение служило высшим проявлением восхищения. А присказка для настроения меланхолического была такая: „Линкольна застрелил актер!..“ (В развернутом виде эта фраза, произносимая жирным баритоном, звучала так: „Главная заповедь импресарио? — далее шла маленькая, но красноречивая пауза, а за ней многозначительный ответ: — Помнить, что Линкольна застрелил актер“. Кажется, это была цитата из какого-то фильма.)

— Пойди, скажи этим, чтоб расходились… — приказал он помощнику.

— Но… — помощник от растерянности сломал карандаш.

— Скажи, чтоб расходились. — Рената Владимировна, — продолжил наниматель, лицом и голосом давая понять ей, что ее имя-отчество ему более чем симпатичны, — могу я вас попросить взять со стола этот телефонный аппаратик? Да нет, вы приняты, — мгновенно отозвался он на ее растерянный взгляд, — стопроцентно приняты… Это я, так сказать, для собственного плезиру… побалуйте нас, чаровница, будьте так великодушны…

Ренату внутренне передернуло от этого тона, но телефон она, что делать, взяла — при этом машинально даже сняла трубку и приложила ее к своему маленькому уху… Глядя на нее с телефоном, наниматель даже расхохотался от удовольствия.

— А теперь… это уже за рамками программы… я хотел бы послушать ваш голос… Нет, петь вам в дальнейшем не понадобится — это не входит в наш с вами проект. Но здесь, сейчас… — его просящее лицо приняло выражение беспомощности. — Не могли бы вы что-нибудь для нас, так сказать… в порядке жеста расположения… авансом?..

И Рената, не прекращая ни на миг думать об Андрее, посвящая эту песню только Андрею, снова исполнила „Te ador“».

Елки-палки! Жора быстро встал, что было для него совсем не типично — и даже закурил, чего не делал почти никогда, даже для отбивания аппетита (рака гортани и легких боялся панически — больше, чем диабета и апоплексического удара).

…Всю сознательную свою жизнь он отдавал себе отчет, что существует в хлеву. Его предки влачили существование там же. Однако в дедовские времена тотальной защитой от массового свиного рыла был гигантский Кабан. Один! И деды — тому Кабану — кто подневольно, а кто и в охотку, прислуживали. Потому что сносить одного Кабана легче, чем миллионы свиных рыл. Как там? — лучшая защита от всех драконов — иметь одного, своего собственного…

А как прокормиться сейчас?

«Та-ри-рам… па… — нервно исполнил Жора фрагмент какой-то заразной музычки. — Та-ри-рам… па…»

Сегодняшнее кропание гороскопов вдруг сделалось Жоре как-то влом. Собственный стародавний рассказ совершенно выбил его из колеи. Словно патологоанатомическое вскрытие трупа, «вскрытие» рукописи грубо предъявило Жориным очам очаги тяжкого поражения. Он ясно видел такие места в текстовых тканях, где честно пытался победить недуг — и не мог, потому что недуг, т. е. талант, брал верх. А были и другие очаги — там, где в тканях текста побеждало вполне здоровое начало — лажа, лень, лабуда…

Продолжая курить и с непривычки заходясь в кашле, Жора снова втиснул себя в кресло возле письменного стола. Погасил сигарету и взялся нащелкивать рекламный текст для журнала «Самый»:

«Робертс (длина 16 см, диаметр 3,8 см) — самый маленький фаллос в коллекции Лорри. Подойдет тем, кто только начал свой путь в познании эротической чувственности и не торопит события. Робертс прямолинеен и прост, с такими всегда легко начинать…»

Взгляд упал на лежащую рядом газету. Занудливый, вполне ограниченный оратор, считающий себя «прогрессивным, честным», давал наконец свое интеллигентское благословение гламуру и глянцу:

«Если гламур и глянец способны преобразовать агрессивную энергию в энергию, направленную на выбор потребления, — да ради бога».

— А потребление — это не агрессия, осел ты многоученый? — устало хмыкнул Жора. — А чего ради агрессивничаем-то? Не ради того разве, чтобы в лохань свою обильней и слаще жратвы наваливать?

Он вдруг почувствовал, что ужасно хочет читать свой текст дальше. Не тот, про Робертса, а тот, который он изрядно забыл и воспринимал сейчас как чужой:

«Не получив детальных разъяснений (наниматель, назвав себя Эдгаром Смогом, сказал только, что речь идет о театральной постановке) и подписав договоренность, что вернется через неделю, Рената вылетела с Андреем в Эдинбург.

Уже в самолете она поняла, что необходимость в ней как переводчице была сильно преувеличена: если называть вещи своими именами, то как переводчица она не была нужна Андрею вообще. Он свободно изъяснялся по-испански и по-английски (на Эдинбургский фестиваль, из круиза по Смокве, летели две очаровательных джазовых группы) — там же, в самолете, Андрей, засмеявшись, проговорился, что, в свое время, прослушал курс по современному изобразительному искусству в Оксфорде и Барселоне — да и какие языковые посредники нужны телеоператору, лет десять снимавшему в „горячих точках“?