Уильям не мог представить себе, что кому-то взбредет в голову лезть языком бабе между ног, – у него при одной мысли об этом плечи начинали трястись от смеха. Арчи тоже смеялся. А потом сказал:

– Ты тоже можешь поиграть на казу.

В результате урока музыки, преподанного Арчи, и обещания, которое Уильям дал ему в тот день в Фалезе, Уильям пять лет боролся с мыслями о муфточке, о запахе женщины, о клиторе и игре на розовом казу. Не раз он уже собирался попробовать это с Олив, но никак не мог решиться. Уж больно нелепым это ему казалось. Он был уверен, что жену стошнит. Если он попытается, их брак тут же развалится, в этом у него не было сомнений.

– Это от колебательных движений, понял, – выдохнул Арчи между раскатами хохота, одной рукой держась за живот, а в другой зажав бутылку вина. – От движений, блин, колебательных бабы торчат.

Целых пять лет Уильям время от времени вспоминал о Ритиной муфточке. Эти мысли могли прийти ему в голову, когда он взвешивал пастернак или фасовал грейпфруты или когда читал о том, чем кончился футбольный матч, или ночью перед самым сном. И каждый раз ему сразу хотелось отмахнуться от этих извращенных, как он считал, мыслей. Пять лет.

И вот теперь он целует Рите живот, продвигаясь все ниже. Кожа у нее была не такая, как у Олив. У Риты кожа была цвета белого песка в африканской пустыне. Наконец он почувствовал запах, и в нем тоже можно было узнать ароматы пряностей с каирского базара. Это был сложный, густой, диковинный и тревожащий запах. Он был такой сильный, что Уильям испугался – как бы не потерять сознание. Он всунул в нее пальцы, и Рита простонала. Как и обещал ему Арчи, он обнаружил клитор. Уильям подразнил его указательным пальцем, и Рита подставила холмик лобка ему под самые губы. Он зарылся лицом в этот мех, ее запах стал как жаркий ветер. Он тронул языком ее клитор, и все ее тело затрепетало. Он нежно лизнул ее, и она позвала его именем мужа:

– Арчи.

Уильям услышал, но это его не остановило. Она снова произнесла это имя, и он почувствовал раздражение. Он оторвался от Риты, перевернул ее на живот и резко вошел в нее.

– Помедленнее, – сказала Рита, – полегче.

Он кончил в нее и почувствовал холодный пот на спине. Он изливал семя, волосы у него на затылке и на руках встали дыбом.

Они лежали и смотрели в потолок. Рита сказала:

– Боже, тебя будто только что из тюрьмы выпустили.

– Извини.

– Не извиняйся. Было хорошо.

Да, подумал Уильям, но кто именно был хорош? Он уже собирался заговорить, как вдруг заметил, что она плачет. Он придвинулся к ней, обхватил ее, и она долго рыдала в его объятиях, пока не выплакалась и не уснула. Обычно, кончив, Уильям закрывал глаза и сам засыпал, но сейчас его сердце бешено колотилось. Он обыскал взглядом все углы темной комнаты. Наконец он вскочил с постели. У него было дурацкое ощущение, будто кто-то прячется в шкафу. Он медленно подошел к дубовому шкафу, повернул маленький ключ и открыл дверцу. Внутри он увидел костюмы и пиджаки Арчи, аккуратно повешенные на плечики. Одежда хранила мужской запах. Внизу стояли туфли Арчи.

Закрыв дверцу шкафа, он опустился на колени, встал руками на пол и заглянул под кровать. Потом поднялся и подошел к комоду. Верхний ящик открылся с шорохом. Там были вещи Риты: чулки, нижнее белье. Он задвинул ящик и выдвинул второй, перебирая руками одежду.

– Что ты ищешь? – тихо спросила Рита.

Уильям подпрыгнул, по спине его снова тек ледяной пот. Он задвинул ящик.

– Не знаю, – ответил он.

Ему было не по себе. Что-то не так.

– Иди ко мне.

– Мне надо уходить, – сказал Уильям, хватая рубашку.

– Хорошо. Я тебя провожу.

– Не надо! – почти крикнул он и осекся: – Лежи. Не беспокойся.

Он торопливо оделся, поцеловал Риту и с топотом сбежал вниз по ступенькам. В гостиной он чуть помедлил у фотографии на каминной полке, с которой ему во весь рот улыбался Арчи. Уильям что-то неслышно пробормотал и вышел, хлопнув дверью.

Он оглянулся. На окне спальни чуть шевельнулась занавеска.

Кэсси пришлось рассказать Марте о способностях малыша Фрэнка, хотя мать неохотно вступала в разговор обо всех этих странностях. Марта сразу заметила, что Кэсси не заканчивает фраз, тараторит, вздыхает вдруг не пойми с чего, иногда замолкнув на полуслове. Кэсси сказала, что Фрэнк – особенный, что у него душа древняя, что он то, ce, пятое-десятое – иной. Марта внимательно выслушала Кэсси. Что она могла ответить? У нее хватило мудрости промолчать – она знала, что иначе сейчас и нельзя.

Марта не хотела говорить не потому, что сомневалась, а как раз потому, что полностью дочери верила. Разве саму ее не посещали призраки и грезы, разве не получала она посланий оттуда – и при этом без всяких усилий с ее стороны? Она очень надеялась, что никто из ее детей – и внуков – не будет наделен проклятым даром ясновидения.

Для большинства из них ее надежды сбылись. Аида была глуха к потустороннему, как бревно. Эвелин и Ина, готовые все отдать за умение общаться с духами, были его лишены, и им оставалось лишь прикладывать к уху раковины, выловленные на мелководье. Олив слишком суетилась, ее полностью поглощали жизненные заботы. Юна – дитя земли, поэтому она и выбрала себе в мужья фермера. А у Бити первую скрипку играл разум. И вот, когда Марта ждала последнего ребенка и думала, что вот-вот вздохнет свободнее, появляется Кэсси, у которой такие задатки есть точно, а теперь – Фрэнк, по поводу которого у нее никогда не было сомнений.

Может быть, поэтому она и передумала в тот день, решив оставить мальчика. Ему и так нелегко пришлось бы в жизни с этой ношей, да еще, не дай бог, среди тех, кто тебя не понимает.

Марта так неохотно говорила об этом еще и из желания защититься. Это был очень древний инстинкт, питавшийся чувством страха и самосохранения. С годами стало неважно, приходят за тобой в белых халатах и потом лечат электрошоком или предают с амвона анафеме – все одно растопчут.

Она надеялась, что, отправляя Фрэнка в дом на Эйвон-стрит, где так спокойно, она сделает доброе дело и Кэсси. По опыту ей было известно – тем, кто всю жизнь только и делает, что стучится Туда, редко отвечают. Притом сестры-близнецы были чудовищно непроницаемы, как и духовные приставалы из их церкви, сами похожие на призраков. Ей казалось правильным спрятать Кэсси и Фрэнка в таком месте, где все – одна болтовня и ничего не происходит по-настоящему. Но теперь Марта поняла, что, наверное, ошиблась. Кэсси за всех них проделает Туда дыру.

– Может, пройдет, – сказала она Кэсси, имея в виду Фрэнка. – У многих проходит. С возрастом.

– Он на Эйвон-стрит шуму наделал.

Это было правдой. То, что миссис Гумберт вдруг стало нехорошо, объясняли не головной болью, усталостью или только что подхваченной простудой – эти земные причины могли бы прийти в голову кому-нибудь другому, но не обитателям и гостям дома на Эйвон-стрит. Ясное дело, ее недомогание связано с воздействием духов. Когда же очередной гость-спиритуалист, некий мистер Абрахамс, лицо которого было наполовину парализовано после удара, объявил, что дом вибрирует от нематериальной энергии, чего он в предыдущее посещение не заметил, заговорили о Фрэнке. Нельзя сказать, что все сразу признали у него особые способности. На присутствие в доме ребенка, скорее, смотрели как на маяк, притягивавший новых добрых духов, как будто он выставлял сигнальные огни на посадочной полосе для ангелов. Кэсси всемерно поощряла такое представление, сама стараясь стушеваться от посещавших дом спиритуалистов.