Кураторы Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме описали ситуацию Пуниных и Ахматовой, с одной стороны, и Смирновых, с другой, в классовых терминах: «Почти неграмотная женщина, приехавшая из деревни и поступившая работать на завод, Татьяна считала себя принадлежащей к правящему классу – пролетариату. Она учила Пуниных и Ахматову, как надо жить. Могла заявить Анне Андреевне, стоя перед нею руки в боки: „А я на тебя в Большой дом донесу“. Ее боялись»197.

В самом деле, уплотнение частных квартир было одним из ощутимых обстоятельств коренного изменения жизненного порядка: недостаток жилой площади (увеличившийся в 1930‐е годы, когда насильственная коллективизация сельского хозяйства и интенсивная индустриализация привели массы деревенского населения в города) и политическая стратегия смешения классов в пределах одной квартиры создали особый социальный институт: коммунальную квартиру. Начиная с 1930‐х годов коммунальная квартира – форма жизни, возникшая под влиянием нехватки площади, склонности к социальной инженерии и потребности в политическом контроле, – стала основополагающей институцией советского режима.

Ясно, что экспозиция музея-квартиры никак не может воспроизвести в пространстве всю сложность, амбивалентность и изменчивость той семейной ситуации, которая разворачивалась в течение нескольких десятилетий в пределах этой «нехорошей квартиры». После войны Смирновы выселились из квартиры в Фонтанном доме, и Ахматова переехала в их комнату. В Музее Анны Ахматовой представлены несколько застывших моментов: общая столовая конца 1920‐х годов, комната Ахматовой в бывшей детской между 1938 и 1941 годами, жилище Ахматовой в комнате Смирновых между 1945 и 1952 годами. Как написано в путеводителе Музея, экспозиционное пространство отражает логику sub specie aeternitatis, или, выражаясь языком Ахматовой, принцип «я помню все в одно и то же время»198.

Квартира в стихах и снах

Квартира в Фонтанном доме фигурирует в поэзии Ахматовой как топос страха и смерти. Чуковская записала стихотворение, которое Ахматова прочитала ей в августе 1940 года:

Чуковская увидела в этих строках прежде всего коммунальную квартиру: «Тут и Таня, избивающая Валю, и беспомощный В. Г. , но в стихах это уже не помойная яма коммунальной квартиры, а торжественный и трогательный час похорон» (1: 180).

Ирина Пунина c готовностью опознала квартиру в трагическом стихотворении из «Реквиема», «Уводили тебя на рассвете…», написанном после ареста Николая Пунина и Левы в 1935 году:

Не смущаясь стилизованным образом «в темной горнице», Пунина пишет: «Она описывает бывшую детскую, которая сейчас ее мемориальная комната. „В темной горнице плакали дети“ – это плакали не дети вообще, а это были я и мой двоюродный брат Игорь Аренс, который жил у нас, потому что отец его уже был в лагере»199.

В своих знаменитых мемуарах Надежда Яковлевна Мандельштам пересказала сон Ахматовой, в котором в перенаселенной квартире появляется ее первый муж Николай Степанович Гумилев (в реальной жизни расстрелянный в 1921 году):

Пересказывая этот сон, Надежда Мандельштам недвусмысленно намекает на напряженную семейную ситуацию («за занавеской спит Лева, когда его пускают в этот дом»), но в сценарии самого сна именно террор – угроза ареста и гибели – приводит к эмоциональному конфликту, разыгрывающемуся в сложной топографии квартиры.

Заметим, что в дневниках и мемуарах современники Ахматовой приводят ее стихи и сны в качестве свидетельства реального опыта. А кураторы Музея Анны Ахматовой даже использовали тот же сон в своем описании страшных лет в жизни Ахматовой и всей квартиры201.

«Обедать за одним столом с женой своего мужа»

Описать отношения между обитателями квартиры современникам было отнюдь не легко. Особенно трудно было определить ролевую структуру в отношениях домочадцев. Те, кто посещал Пуниных и Ахматову в конце 1920‐х и в 1930‐е годы, подходили к этой задаче с помощью описания топографии квартиры. Стремясь представить эмоциональную ситуацию, многие сосредотачивались на описании совместной трапезы. Большинство современников склонны были объяснять ситуацию, апеллируя к социально-историческим обстоятельствам.

Один из коллег Пунина, бывавший в его доме, упомянул в мемуарах «то отчасти ложное положение, в каком оказалась Анна Андреевна по отношению к семье Пунина»: «Он жил в одной квартире с первой женой. Тут же жила их маленькая дочь. Когда мы вечером пили чай, обе дамы сидели за столом вместе». Непосредственно за этим замечанием, основанным на собственном опыте, мемуарист перешел к суждению историческому: «Атмосфера неблагополучия, глубоко свойственная всей эпохе, о которой я рассказываю, может быть, нигде не чувствовалась так остро, как в Фонтанном доме»202. Другой гость (художник А. А. Осмеркин), получив приглашение на обед к «Пуниным», вынужден был предупредить жену: «Только, пожалуйста, ничему не удивляйся. В этой же квартире живет прежняя жена Пунина с их общей дочкой. Что ты так на меня смотришь? Там все очень мило, очень семейственно». (Обозначение «Пунины» Осмеркин, как кажется, относит к Пунину и Ахматовой – мемуаристы испытывали явные затруднения в выборе терминов родства.) Вот как Е. К. Гальперина-Осмеркина, которая удивлялась-таки этой ситуации, описала посещение квартиры: