Мы тогда много экспериментировали с этим лимончелло, пробуя разные соотношения крепости, сладости и кисловатости, и каждый раз на определенном этапе начинали хихикать и говорить всякую ерунду. Довик готовит замечательные лимончелло, но при этом всегда утверждает, что на самом деле все решает не человек, а лимон. А с нашим старым лимонным деревом, кстати, случилась интересная перемена: после смерти дедушки его плоды стали значительно лучше. Такое ощущение, что ему буквально полегчало, когда дедушка исчез. А вот наша шелковица, напротив, явно скорбела о покойном — от нее пошел какой-то вонючий запах, и ее листья стали опадать прямо посреди лета. Вот так это у деревьев — они чувствуют, помнят и не умеют обманывать.

Короче: однажды Довик снова отправился к своему пруду, но на этот раз не на машине, а на старом велосипеде, медленно и лениво, и, прибыв туда, увидел на берегу военный джип, припаркованный возле тропинки. Джип показался ему знакомым. Он пригляделся и понял, что добрая половина переделок на этом джипе сделана им самим, во время его армейской службы. Кто это водит мой джип? Кто это ходит по моей тропинке? Он тихонько подкрался к пруду и услышал, что кто-то там плывет. Кто это плавает в моем пруду? На кусте у берега висела армейская рабочая роба, трусы, майка, а под кустом лежала пара поношенных спортивных ботинок с воткнутыми в них носками. Кто это здесь носит спортивные ботинки да еще умудрился так их разносить? Только кто-то из нашей части!

Довик спрятался в кустах и приготовился ждать. Через четверть часа неизвестный «кто-то» вышел из воды — совершенно голый — и пошел в кусты помочиться. Довик был весьма впечатлен. Прежде всего тем, что неизвестный оказался не из тех, которые бесстыдно мочатся прямо в воде. А во-вторых, самим его видом, тем, насколько он был красив. «В нем все было красивое, — рассказывал он мне несколько лет спустя. — Если бы дочь фараона и ее прислужницы появились там наконец, они бы первым делом вытащили из воды не меня, а его».

Неизвестный парень кончил мочиться и вернулся в воду, и Довик, долго не размышляя, разделся и прыгнул туда вслед за ним, постаравшись произвести максимально возможный шум и максимально возможное количество брызг, чтобы показать, что явился законный хозяин. Ну вот. Так они встретились, мой брат и мой супруг: «Довик». — «Эйтан». — «Ты откуда?» — «А ты?» — «Кто тебе рассказал об этом месте?» — «А в какой ты части?» — «Я так и знал. Я был там незадолго до тебя, и я узнал твой джип». — «В самом деле? Как твоя фамилия? А, так ты Довик Тавори! О тебе до сих пор говорят в части, о всех твоих делишках и придумках…»

Довик раздулся от гордости и после всех положенных: «А такого ты знаешь?» — и: «А этого?» — и: «Что ты говоришь?!» — и: «Не может быть!» — пригласил Эйтана попробовать нашей шелковицы, которую прихватил с собой. Они бесстыдно сидели голышом на берегу, пока не обсохли. Потом Эйтан приготовил кофе, Довик подал шелковицу, они поели и попили и вернулись в воду. Эйтан предложил нырять до дна, но Довик сказал, что астма ему не позволяет, но добавил:

— Если ты так уж любишь нырять, то тебе стоит познакомиться с моей младшей сестрой, она ныряет куда лучше меня.

Вот так. Эйтану пришло время вернуться на базу, Довик проводил его до джипа и сказал:

— Это крепление для домкрата я не просто установил — я его сам придумал. — И потом: — У меня такое чувство, что мы еще пересечемся.

А Эйтан сказал:

— И у меня тоже. С удовольствием. Пока…

И действительно, через несколько месяцев, уже после того, как Эйтан демобилизовался, они пересеклись на какой-то традиционной встрече. Этакий «слет молодых ветеранов» их части. Вам стоило бы увидеть приглашения на эти их встречи! Каждый листок — сплошные цифры, восемнадцать цифр подряд. Шесть первых — это дата, и их всегда шесть, потому что только первобытные люди добавляют к датам нули. У первобытных это было бы, скажем, «восьмого мая тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года», а у них — ноль-восемь-ноль-пять-шесть-семь. И все. Четыре следующие цифры — время начала встречи, а восемь последних — координаты места. У них, видите ли, каждое место — это некая точка на карте, а каждая встреча — как военная операция. Даже если это встреча в каком-нибудь клубе в Тель-Авиве, адресом будет не улица и номер дома, а его координаты. Почему? Потому что мы не просто приходим — мы прибываем согласно указанным координатам. А если кто-то не в состоянии прочесть эти восемь цифр, то ему нечего там делать.

Они сразу же узнали друг друга на этой встрече, но Эйтан, с его неиссякаемыми дурачествами, в шутку поставил Довика в неловкое положение при всех — притворился, что не узнает его, а потом сказал: «А, это ты?! Я просто не узнал тебя в одежде», — и все, кто это слышал, радостно заржали. И все, и вот так началась их дружба, которая, в отличие от всей болтовни о так называемом «солдатском братстве», стала настоящей дружбой. Да, Варда, болтовни, потому что это пресловутое «солдатское братство» — пустая показуха, бравая поза, что-то вроде героических усов на актере в театре, поза мужчин, тоскующих по своей молодости, повод для еще одного всплеска натужной активности и еще одной порции театральных переживаний. О да, они, конечно, помогут друг другу, о да, они будут встречаться и рассказывать друг другу истории, но это не будет настоящая дружба. Выручка — да, дать взаймы — что за вопрос, собрать пожертвования, когда нужно, — конечно, но открыть душу — этого они просто не умеют. И действительно, у Эйтана — кстати, так же, как у меня, потому что я тоже такая — никогда не было настоящих друзей. Даже среди тех, что служили и воевали рядом с ним. А вот наш Довик, который не служил вместе с ним и даже не был, как он, в боевом подразделении, стал ему по-настоящему близким другом.

И обратное верно: Довик, который раньше всегда говорил только о своих подвигах в армии и о девицах, с которыми у него «было», вдруг начал говорить только о своем новом друге и притом впервые с настоящей любовью, без обычного бахвальства. И именно поэтому он нас сосватал. Я не сомневаюсь. Таким способом он сумел сохранить Эйтана для себя. Мне он рассказывал, какой это классный, и занятный, и симпатичный парень, а Эйтану он объяснил диспозицию.

— У меня есть сестра, намного удачнее меня, — сказал он ему, — и я хочу, чтобы вы встретились.

Эйтан рассмеялся:

— Та самая, которая ныряет лучше тебя, или другая?

— У меня только одна сестра, — сказал Довик. — Приходи, и я тебя с ней познакомлю.

— Ну вот. Так я установила тот самый «зрительный контакт». Я знала, что парня зовут Эйтан, и что Довик познакомился с ним на берегу своего тайного пруда, и что он на нем зациклился и хочет нас сосватать, поэтому я сделала все, что Довик велел. Точнее, сделала то, что в мои шестнадцать с половиной лет означали для меня слова «установить зрительный контакт», — уставилась взглядом молодой телки прямо ему в глаза. Смешно. Когда я вижу сегодня своих учениц, которые шествуют по школьному двору, «подняв шею, и обольщая взорами, и выступают величавою поступью»[65]в своих бюстгальтерах с силиконовыми подкладками, с накрашенными ресницами и глазами, подрисованными в гламурном стиле, я вспоминаю, что сама в их возрасте была еще совсем как мальчишка. Но Довик велел мне не ограничиваться взглядом, а вдобавок еще убедиться, что Эйтан заметил, как я на него уставилась.