Спустя неделю я, как бы случайно, проходил через хозяйственный двор моей усадьбы на Яникульском холме. Исай в одной набедренной повязке, весь перепачканный золой, чистил огромный бронзовый котел. Сам он был немногим больше этого котла и его тонкие пальчики покрывал толстый слой сажи. Сердце мое сжалось, но я не подал виду и остановился, словно задумавшись о каком-то деле. Рассеянно взглянув на Исая, я подозвал его, и начал расспрашивать нравится ли ему жизнь на новом месте.

Он молчал, глядя исподлобья, точно, загнанный собаками молодой бельчонок. Тогда я спросил, хорошо ли его кормят. Он отрицательно покачал головой.

– Пойдем, – сказал я, и, взяв его за перепачканные пальчики, повел в термы.

Раздеться при мне Исай отказался наотрез. Я не стал настаивать, передал его рабам, велев отмыть хорошенько, умастить маслом, переодеть в чистую тунику и привести в дом.

Ты бы видела, как он набросился на еду! Я решил приучить его к себе, к виду моего тела, исподволь, не принуждая. Нет ничего слаще преодоленного сопротивления.

Несколько недель Исай, вместе с другими мальчиками прислуживал в опочивальне. Я поручал ему самые деликатные работы: выщипывать волосы на моих ногах, лобке и ягодицах, натирать маслом члены, массировать спину. Мне нравился его испуг, когда он прикасался своей ручонкой, густо облитой благовонным маслом к моему детородному органу. Но я не торопил событий, отвлекая его в этот момент расспросами о семье и городе, в котором он вырос. Все должно было выглядеть самым естественным образом, привыкание происходило медленно, но верно. Спустя месяц он уже спокойно массировал мою мошонку, ведь я не давал ему повода для страха, и процедуры носили чисто лечебный, профилактический характер.

Мы стали друзьями, и в один из вечеров, он рассказал мне свою историю. Хозяин, тот самый, что сердился по непонятной причине, купил его в Яффо. Он собрал полный корабль юных рабов обоего пола и отправился к берегам Италии, рассчитывая выгодно продать товар владельцам публичных домов. Намерений своих он не скрывал, и по грубости простонародья, во время плавания пользовался товаром сам. Девчонки-рабы сговорились между собой и решили во время ежедневной прогулки по палубе броситься в море. Узнав об их намерении, мальчишки решили сделать то же самое.

– Если даже девочки, – сказал Исай, – решили, что лучше умереть, то тем более мы, мальчики.

На мои расспросы, он объяснил, что их Бог запрещает мужчине ложиться с мужчиной, и за это преступление виновный лишается доли в будущем мире. Я долго смеялся и пробовал его переубедить, говоря, что сейчас он в Риме, а боги Италии, в отличие от его жестокого и сумрачного Вседержителя, любят человека и радуются вместе с ним, когда он получает удовольствие. Есть души, предназначенные для высокой цели, им дано многое и спрос с них особый. А есть сор, грязь под ногами. Я предложил ему присоединиться к избранным, стать их частью. Но этот маленький фанатик не согласился. Испорченное в детстве плохо поддается исправлению.

Когда в полдень раззява хозяин вывел рабов на палубу и, прохаживаясь между ними, выбирал себе очередную игрушку, эти дикари по условленному сигналу оттолкнули в сторону стражников и бросились в море. Все до одного. Плавать они не умели, да и не хотели спасаться, поэтому пошли ко дну, словно булыжники римских мостовых. Я так и вижу черные, коричневые, каштановые головки в лазурной воде, пробитой столбиками солнечных лучей.

Матросы прыгнули вслед, принялись нырять, хватая за волосы тех, кто еще не успел погрузиться достаточно глубоко. Спустили лодку, затолкали в нее блюющих утопленников. Немногих, совсем немногих и среди них – моего Исая.

Его рассказ подвигнул меня на размышление о сути божественного. Я приказал вынести на балкон ванну, наполнить ее горячей водой, и, разглядывая величественный вид на город, раскрывающийся с Яникульского холма, провел в ней несколько счастливых часов. Рабы постоянно меняли воду, поддерживая ее в состоянии приятном для тела, а Исай подносил кубок со старым фалернским вином, разбавляя его двумя ложками снега. Клянусь всеми святынями Рима, это были не самые плохие часы в моей жизни!

Тяга к божественному есть часть человеческого характера. Так уж мы устроены, от простого крестьянина до императора. Каждый хочет верить, что не все зависит только от людских желаний, что в сумятице жизни существуют некие законы, высшие правила. Разница между дикарями и цивилизованными странами состоит в том, как перевести это тягу к божественному на язык культуры. Примитивные народы придумывают себе жестокое, беспощадное божество, превращающее людей в рабов. Наши, римские боги, больше похожи на друзей, продолжение человека. Как и мы, они гневаются, любят, ссорятся, пьют вино. Они понятны нам, подобно тому, как мы понятны им. С такими богами легко жить: они радуются нашим радостям и помогают в минуты печали.

Народ Исая выбрал себе сурового, требовательного владыку. Бедный мальчик! Вся его жизнь могла пойти по куда более счастливой дороге, но он предпочел стезю мучений и страдания.

Когда мне показалось, что мальчишка достаточно привык, я попробовал приласкать его во время массажа. Он бросился в сторону, словно в его руке оказалась не самая нежная часть моего тела, а гадюка. Я был милостив и добр, вместо того, чтобы выпороть негодного раба, сделал вид, будто ничего не произошло.

Спустя неделю мне понадобилось отправиться по делам в Мессину. Уезжая, я приказал управляющему отыскать какую-либо провинность в поведении Исая и отправить его на чистку скотного двора.

– Пусть обхаживает коров, – сказал, – если не хочет ухаживать за своим господином. Держи его при навозе до моего возвращения.

Дел оказалось больше, чем предполагалось, и вернулся только через полтора месяца. Мальчишка бросился ко мне, будто к родному отцу, он думал, что в его наказании повинен только управляющий. Запах от него исходил ужасный, понадобилось несколько дней мытья в термах и умащения благовонным маслом, чтобы его руки перестали смердеть.

На сей раз, я решил действовать иначе. Вечером, после ванны, я приказал Исаю держать в руках лампу, а сам показал ему на одном из рабов опочивальни, чего жду от него. Он смотрел на нас с ужасом, но при этом мордашка у него была очень милой. Сказать честно, его сопротивление возбуждало меня куда больше, чем, если бы он, подобно другим купленным мною мальчишкам, безропотно выполнял бы все мои прихоти.

Исай держал лампу целых две недели. Когда выражение ужаса на его лице сменила гримаса безразличной привычности, я приказал ему передать лампу другому мальчишке, а самому лечь ко мне в постель. Он молча повиновался, и его покорность меня чрезвычайно взволновала. Однако на ласки он отвечать не захотел, а принялся извиваться подо мной и верещать дурным голосом. Моему терпению пришел конец, и я взял силой, то, что давно полагалось по праву.

Когда возбуждение спало, я попытался поцеловать его в знак благодарности, но этот гаденыш, повернув залитую слезами мордочку, вцепился зубами в мою щеку и прокусил ее насквозь. Кровь хлынула ручьем, ослепленный внезапной болью я рассвирепел, и несколькими ударами лишил его пары зубов.