— Земы. И патерземы, то есть стоземовые купюры.

— Понятно.

— А почему ты об этом спросила?

Кэнди запустила руку в карман своих мокрых джинсов.

— Потому что у меня с собой только доллары, да и тех немного.

— Доллары? — Изарис от изумления приоткрыла рот.

— Ну да. Всего несколько.

В подтверждение своих слов Кэнди вытащила смятые бумажки из кармана и, тщательно их расправив, разложила у очага. Над банкнотами тотчас же поднялось облачко пара.

Изарис как зачарованная смотрела на зеленые бумажки. С того мгновения, как Кэнди выудила их из кармана, женщина не сводила с них изумленных, недоверчивых глаз. Похоже, она приняла случившееся за самое настоящее чудо.

— Где ты их взяла? — выдохнула она, не без труда заставив себя перевести взгляд с купюр на Кэнди. — Погоди, — прошептала она через мгновение. — Возможно ли?..

— Что?

— Неужто ты... явилась сюда из Иноземья?

Кэнди кивнула:

— Да. Страна, откуда я родом, называется Америка.

— Америка... — повторила Изарис с таким благоговением, словно читала молитву. — У тебя есть доллары, и ты родом из Америки.

Вздохнув, она покачала головой, будто никак не могла поверить.

Кэнди присела на корточки у очага и собрала почти высохшие банкноты.

— Хотите, — сказала она, — я их вам подарю?

Изарис медленно качнула головой. Лицо ее приняло теперь выражение суеверного восторга с примесью страха.

— Нет, что ты, я не посмею их взять. Доллары — это для ангелов, а жалкие скизмуты вроде меня не должны к ним прикасаться.

— Глупости, — нахмурилась Кэнди. — Они мои, и я имею право их вам подарить, а вы — принять. И никакой я не ангел. Ничего общего с ними не имею. А скизмуты — это кто такие?

— Мой народ. Вернее, мои далекие предки. Кровь сильно разбавлена, и началось это давным-давно. Последним настоящим скизмутом был мой прапрадед.

Лицо Изарис стало печальным. Это выражение глубокой меланхолии очень шло ее полурыбьему лицу.

— Вы говорите об этом с такой грустью...

— Это потому, что я все время мечтаю вернуться в пучину и остаться там навсегда, подальше от всего этого...

Изарис перевела взгляд на окно, в котором не было ни рам, ни стекол. Мимо тесными рядами, словно на параде, сновали прохожие. Кэнди от души посочувствовала Изарис и ее семейству, принужденным влачить жалкое существование в этой убогой хижине, скупо освещенной сумеречным светом, который проникал внутрь с улицы.

— Вы имеете в виду море?

— О да. Маму Изабеллу. У скизмутов множество городов на морском дне. Это прекрасные города, выстроенные из белого камня.

— Вы их когда-нибудь видели?

— Что ты, нет, конечно! Дети, родившиеся от смешанных браков с людьми, уже во втором поколении не могут дышать под водой, и плавать им тяжело. Окажись я глубоко под водой, я бы утонула, как любой из людей. Как ты.

— Получается, вы можете жить только на суше?

— Почему же? На палубе парусника, как можно ближе к морю. На груди у мамы Изабеллы, в ритме ее дыхания.

— Так может, этих долларов вам с Руфусом как раз и хватит, чтобы купить лодку?

И Кэнди решительно протянула Изарис банкноты в десять и один доллар, оставив шесть себе. Изарис громко и так заразительно рассмеялась, что маленькая Майза, глядя на нее, тоже принялась хохотать.

— Одиннадцать долларов? Одиннадцать! Да на них можно купить две парусные лодки! Даже три! Это же около десяти патерземов. Да нет, больше! — Изарис внезапно нахмурилась и с тревогой спросила: — Но ты в самом деле решила мне их подарить? Ты хорошо подумала?

— Они ваши. И я не отберу их назад, если вы это имеете в виду, — заверила ее Кэнди, которой все еще с трудом верилось, что столь ничтожная сумма может стать источником таких бурных чувств. Подумать только, какие-то жалкие одиннадцать баксов!

— В таком случае я сейчас же потрачу небольшую часть вот этого, — сказала Изарис, бережно подняв двумя пальцами долларовую бумажку. Десять долларов она спрятала за пазуху. — Надо купить еды. Дети сегодня еще ничего не ели. Да и ты, наверное, тоже. — Глаза ее светились радостью, и от этого их серебристый блеск — наследие скизмутов — сделался еще заметнее. — Ты приглядишь за малышами, пока я сбегаю в лавку?

— Конечно, — сказала Кэнди.

Только теперь она почувствовала, что буквально умирает от голода.

— Майза, детка!

— Что, мам?

— Ты будешь хорошо себя вести, будешь слушаться леди из Иноземья, пока я схожу за молоком и хлебом?

— Ладушки! — ответила Майза. — Фсяные ладушки!

— Ты этого хочешь? Купить тебе овсяных оладушков с семенами ногги?

— Ладушков с семенами ногги! Фсяных ладушков с семенами ногги!

— Я быстро, — пообещала Изарис.

— Не волнуйтесь, мы подружимся, — улыбнулась Кэнди, опускаясь на корточки рядом с ребенком. — Правда, Майза?

Девочка светло улыбнулась. Зубы у нее были полупрозрачными, с легким налетом синевы.

— Фсяных ладушков с семенами ногги! — заявила она. — Не дам!

За долгие годы преданной службы Кристоферу Тлену Мендельсон Остов великолепно изучил внутреннее устройство Двенадцатой башни на острове Горгоссиум. Он мог бы с закрытыми глазами пройти через кухни в комнаты для гаданий, отыскать дорогу в подвалы, Черную часовню и залы Слез.

Но сегодня, возвратившись на остров с известием о том, что он упустил решительно все и вся (Ключ, Хвата и его сообщницу, девчонку по имени Кэнди), Остов получил приказание от своего господина, которое тот передал через слугу, тупоголового Нава, — явиться с докладом в помещение, где ему не случалось бывать еще ни разу: в Большую библиотеку, располагавшуюся в верхней части башни.

Остов покорно побрел в библиотеку. Она оказалась огромной, он никогда еще не видел таких просторных помещений: круглый зал во всю ширину башни, без окон, с полками, тесно уставленными книгами и поднимавшимися ввысь футов на сорок.

Там он и стал ждать своего господина. На душе у Остова было скверно, хуже некуда. Одет он был в длинный, изрядно потрепанный плащ, подбитый мехом молодого оборотня, но даже в этом теплом одеянии Остову было зябко. Он изо всех сил стиснул челюсти, чтобы не стучать зубами от ужаса. Ему было хорошо известно, что при встречах с хозяином страх свой следует по возможности скрывать. Кристофер Тлен бывал особо жесток со своими приближенными, если чувствовал, что его боятся.

Мендельсон не раз становился свидетелем жестоких выходок Тлена. Порой во время прогулок по лабиринтам Башни Остову чудилось, что из-за каждой запертой двери до него доносятся жалобные крики, рыдания и мольбы о пощаде. Это стенали пленники Тлена. Даже сегодня, взбираясь по ступеням лестницы, которая вела в Большую библиотеку, он мог поклясться, что из наружной стены к нему взывает голос существа, навеки замурованного в ее толще, в тесном, темном пространстве, и молит о глотке воздуха, о корке хлеба, о милосердии.