Лизетта грела пальцы о фарфоровую чашку со сладким кофе с молоком. Бабушка, как водится, завела бесконечные причитания: какая же Лизетта худенькая, не след ей жить одной, да и одета она слишком легко, не по погоде, а вон ведь какой противный английский дождь зарядил…

Лизетта с улыбкой поцеловала ее в щеку.

– Зато ты обо мне всегда заботишься.

– Если ты не заметила, мы сейчас в Фарнборо, – пророкотал дедушка. Сидя за столом на тесной кухне, он макал в чай диетический сухарик. Когда дедушка и бабушка поженились, им было всего по двадцать. Юная француженка работала гувернанткой в богатой английской семье. Она быстро переняла английский образ жизни и теперь, как казалось Лизетте, порой бывала большей англичанкой, чем ее муж. Чай и тот полюбила.

– По-английски, пожалуйста, – напомнил дедушка.

Они сидели на кухне маленького живописного коттеджа в Хэмпшире, где Лизетту обступали воспоминания. Именно тут, даже стоя точно так же, как сейчас – прислонившись к раковине, – Лизетта услышала весть о гибели родителей. Она приехала к бабушке с дедушкой на выходные. Встали с утра пораньше, собираясь на пикник к расположенному неподалеку Френшам-понд. Прихлебывая горячий чай, они с бабушкой слушали, как дедушка рассказывает очередную смешную историю из своего детства. Юмор у него был своеобразный, и бабушка нередко упускала суть шутки.

Супруги постоянно пилили и изводили друг друга, но при этом жить друг без друга не могли. Если бабушки не было дольше десяти минут, дедушка отправлялся ее искать, а она никогда ничего не решала, не посоветовавшись с ним. Они во всем были полнейшими противоположностями, от манеры одеваться – бабушка всегда отличалась неземной элегантностью – до музыкальных вкусов и кулинарных пристрастий. Дедушка до сих пор пытался обучить жену правилам крикета и извиняться, даже если тебе отдавили ногу. Так они счастливо перебранивались почти шестьдесят лет невянущей любви.

Лежа в крохотной спаленке на чердаке, Лизетта до глубокой ночи слышала тихие голоса внизу и, засыпая, радовалась басовитому рокотанию дедушкиного смеха и звонкому молодому смеху бабушки. Она точно знала: все их ссоры и разногласия – лишь игра. Девушка нередко задумывалась – а удастся ли ей найти человека, с которым захочется провести всю жизнь?

Но тем утром, когда в коттедже объявилась полиция, никто не смеялся. Лизетте было уже почти восемнадцать – вполне достаточно, чтобы узнать страшные вести вместе со всеми, хотя бабушке и хотелось бы ее оградить.

Дедушка, еще в пижаме и халате, открыл дверь и, пригласив инспектора с помощником, провел их на кухню. Инспектор не успел и рта открыть, а Лизетта с бабушкой уже прижались друг к другу. Только плохие новости могут прийти в такой ранний час, когда люди еще протирают заспанные глаза.

Новости и в самом деле оказались ужасными.

Даже теперь, через столько лет, глядя, как бабушка с улыбкой готовит ланч, Лизетта вспоминала тот надрывный горестный крик, скорее вой – поток отчаянных причитаний на французском языке. Лизетта снова чувствовала, как крепко сжимали ее в объятиях бабушка с дедушкой, как все втроем они стояли, застыв островком горя, пока полицейские, смущенно запинаясь, объясняли, что ее родители попали в автокатастрофу.

Несчастье случилось всего несколько часов назад, подробности были еще неизвестны, но никто из членов семьи и не хотел знать никаких подробностей. Вопросы, недоумение, гнев, отчаяние… все это пришло потом. Бабушка с дедушкой никогда уже не стали прежними. Их единственное дитя погибло, жизнь Сильвии оборвалась в канун долгожданного воссоединения семьи. Бабушка погрузилась в черную меланхолию, через несколько месяцев уже грозившую безумием, а дедушка старался держать чувства в узде, отчаянно цепляясь за повседневную рутину. Он занимался садом и готовил, наводил чистоту и ежедневно выходил за продуктами, стараясь ни с кем не встречаться… словом, делал все, что было в его силах, и все ради своих «двух девочек». Лизетте в школе дали месячный отпуск по семейным обстоятельствам. За этот месяц голова дедушки покрылась серебристой белизной.

Помогая друг другу, они кое-как преодолели эти первые жуткие недели беспросветной скорби, и хотя Лизетта осознавала, что никто из них никогда не станет прежним, теперь, восемь лет спустя, к ним хотя бы отчасти вернулась способность радоваться и веселиться, и они могли вспоминать родителей без слез.

Мучительно было знать, что на этот раз она сама причиняет бабушке с дедушкой новую боль.

– Почему тебе нельзя нам рассказывать? – с мукой в голосе допытывался дедушка.

– Я работаю на военное министерство. Там все помешаны на секретности. Я подписала бумаги о неразглашении. Если нарушу, меня посадят в тюрьму.

Дедушка презрительно фыркнул.

– Думают, мы сразу все расскажем наци?

Лизетта вздохнула.

– Нет, дедушка. Просто никто не должен рассказывать о своей работе. Это общее правило, для всех. Мера предосторожности. Не только для меня.

– Значит, уезжаешь? – переспросила бабушка. От волнения французский акцент у нее всегда становился заметнее.

– Совсем недалеко, в Шотландию, – солгала Лизетта.

– А почему туда? – спросил дедушка, допивая чай.

– В дальних закоулках Британии ведется много разнообразной работы, о которой большинство из нас понятия не имеет. В том числе и я. Я пока знать не знаю, какую роль мне отведут. Полагаю, стану радисткой. Я в этом деле себя хорошо проявила.

– Джон, – укоризненно вмешалась бабушка. В ее устах имя мужа звучало скорее как французское Жан. – Надо радоваться, что девочка уезжает из Лондона, подальше от бомбежек! – Она погладила внучку по щеке. – Я так счастлива, дорогая, что ты будешь там в безопасности.

Лизетта слабо улыбнулась. Кофе в горле мгновенно стал кислым. Знали б они!

– Да, пожалуй, это к лучшему, – согласился дедушка. – Как поедешь в отпуск, прихвати мне бутылочку доброго шотландского виски.

Лизетта кивнула. Сейчас она сама себя ненавидела.

– Конечно. Запиши название, что именно ты хочешь, а уж я тебе разыщу.

Бабушка взяла у нее пустую чашку.

– Пойдем, милая. Я нашла кое-какую одежду твоей мамы, давай вместе посмотрим, как и что.

Лизетта нахмурилась.

– Не строй гримас, морщины останутся!.. Идем, твой дедушка достал с чердака старый сундук, а там полно всяких подростковых дневников, старых фотографий, какие-то Сильвины куклы, другие детские вещи. Тебе понравится. Я и не думала, что у нас это все сохранилось.

Лизетта посмотрела на часы.

– Я уезжаю на поезде в 4.09.

– Еще уйма времени, – заверила ее бабушка.

Драгоценные часы пролетели как единый миг, и вскоре Лизетта опять стояла на платформе в Фарнборо. Дедушка всунул ей в руки плитку шоколада и какой-то конверт.

– Это про виски, – чуть смущенно пояснил он. – Если найдешь, конечно.