— Фррранц!!! — истошно взвыл он и едва не прокусил язык, так лязгали зубы. — Франц, прах тебя возьми!!!

— Я вас слушаю, шеф, — едва различимый Франц возник рядом с внезапностью духа из лампы.

— Франц, где этот чёртов комендант?!

— Комендант концлагеря?

— Нет!!! Комендант этого тифозного барака, чтоб его разнесло! Гостиницы, холера её возьми! Это же злостное покушение на мою жизнь! Меня ж чуть заживо не сварили!

Франц заглянул в ванную и выразительно присвистнул. За дверью клубилось жаркое тропическое марево, вода уже переливалась через порог, и в ней водорослями колыхались полотенца.

— Комендант на дне рождения у группенфюрера Брюннера, шеф. Все на дне рождения у группенфюрера Брюннера. Там полгорода собралось…

— Ну хоть кто-нибудь здесь остался?!

— Не могу знать, шеф. Все на дне рождения у группенфюрера Брюннера. Там, говорят, еды навалом, дают бесплатный шнапс и девок.

— О Санкта Мария… — застонал Штернберг, привалившись мокрой спиной к стене. Напиться, что ли, в тоске подумал он. До трупного окоченения. Чтоб лежать бревном и ничего не чувствовать. Он пару раз со всей силы с наслаждением стукнулся затылком о стену, так, что зубы клацнули, а в стене что-то хрустнуло.

— Шеф, голова-то не казённая, — напомнил невозмутимый Франц. — И вообще, оденьтесь, не то простудитесь. — Франц всучил Штернбергу махровый ком, а Штернберг лишь сейчас сообразил, в каком он виде (подобно многим близоруким людям, он был преследуем дурацким неконтролируемым убеждением, будто в те минуты, когда он смотрит на мир без очков, прочие видят всё так же расплывчато и невнятно, как он сам), — и аж пальцы на ногах поджал от стыда. Ну что можно подумать о человеке, который стоит голый перед подчинённым и долбится башкой о стену?

— Мне нужны запасные очки, — запахнувшись в халат, Штернберг, сгорбившись, пошёл по комнате, водя перед собой руками, чтобы не Налететь на какой-нибудь курительный столик. — Где мой чемодан?

— У вас под ногами, шеф.

Послышался грохот чемодана.

— Проклятие, — Штернберг схватился за ушибленную ногу. — Спасибо, теперь уже вижу.

— Да давайте же я вам помогу…

Настойчивый стук в дверь номера отменил небесполезное намерение Франца. Он пошёл открывать.

— Если это кто из персонала, передай, они все могут считать себя уволенными! — крикнул ему вслед Штернберг.

Франц вернулся почти мгновенно.

— Шеф, — взволнованно начал он, — там, там какая-то молодая особа, она представилась как фройляйн Энгель, ну такая фройляйн, ну такая красавица, самая настоящая богиня! Просто умереть можно! Она передаёт вам привет от герра Зурена. Она хочет немедленно вас видеть. Говорит, у неё специальное удостоверение о том, что она… ну, в общем…

Штернберг прямо-таки зарычал от злости. Сумасшедший дом. Нет, что там, натуральный бред. Кто-то беспробудно и тяжко бредит, а мы населяем его кошмары.

Утвердив на носу очки, Штернберг отыскал брошенную на диван портупею с поясным ремнём, достал из кобуры «парабеллум», сдвинул рычажок предохранителя и показал оружие Францу.

— Смотри сюда. Вот пистолет. Вот я сажусь на диван. Если вон там, в проёме, — Штернберг вытянул руку с «парабеллумом» по направлению к входной двери, — покажется хоть кто-нибудь посторонний, я его тут же прикончу безо всяких разговоров. Неважно, кто это будет. Хоть ангел, хоть валькирия, хоть чёрт с вилами, хоть группенфюрер Брюннер со всем своим бардаком. Ты понял? Если хочешь, чтобы меня заточили в психушку или отправили на фронт, — валяй, впускай кого угодно. Если нет — потрудись, чтобы вся эта шваль мой номер на цыпочках обходила. Уяснил? Всё, свободен.

Франц лишь головой покачал — нет, решительно невозможно понять этого человека — и пошёл выпроваживать пришелицу.

Штернберг тупо смотрел, как вода разливается по комнате, образуя запруду возле ковра. Никогда ещё в его сознании не было такой всеобъемлющей, безграничной, сухой и холодной пустоты. Словно аннулировались ментальные законы и само порождение мыслей стало объективно невозможным. Словно настала последняя ночь мироздания. Словно дальше уже ничего не будет.

Он почесал висок стволом пистолета, потянулся и по-волчьи, с подвыванием и лязгом, зевнул. За незашторенным окном в тяжёлое небо панически взметнулась одинокая сигнальная ракета. Потом ещё одна. Наверное, у группенфюрера Брюннера это было вместо фейерверка. Вода полностью залила паркет, и установился мёртвый штиль.

Картина всего окружающего, казалось, слегка отодвинулась, сделалась площе, и в ней произошли множественные малозаметные смещения, подобные небольшим сдвигам участков цвета на репродукции, пострадавшей от скверной полиграфии. Была во всём какая-то противоестественность, сродни телесным ощущениям при переломе кости — пока ещё без боли, но уже с неподвижностью, с отвратительным неудобством в исковерканной конечности. Легкомысленно отмахнувшись от этих тревожных симптомов, Штернберг даже приятно поразился своему неожиданному хладнокровию, когда поехал в концлагерь осматривать заключённых, внесённых Францем в список подозреваемых.

Умница Франц всего за три дня проделал огромную канцелярскую работу, над которой Штернберг чах бы полторы недели. Франц выписал номера заключённых, ликвидированных либо попадавших в штрафной блок за день до или же в самый день убийств, а также номера тех, кто являлся их родственниками или, по данным осведомителей, был в дружеских отношениях с этими узниками и мог бы пожелать отомстить за них. Среди всех отобранных заключённых он особо выделил тех, что считались неблагонадёжными, и отсеял уже уничтоженных. Заодно Франц, пообщавшись с блокфюрерами, собрал кое-какие лагерные слухи и выяснил, каких заключённых и почему побаивается капо и доносчики. Всё это он сопоставил с перечнями заключённых, прибывших незадолго до начала серии происшествий.

Правда, получившийся в результате список был слишком обширным, чтобы вызвать восторг у Штернберга. Первым делом Штернберг попробовал поводить маятником над столбцами с номерами, но маятник висел на нити, как снулая рыба, и не отвечал вообще ни на какие вопросы. Так что Штернбергу предстояло искать иголку — или несколько иголок — в стоге сена. Но всё же наличие списка — пусть не столь короткого, как хотелось бы, пусть весьма и весьма сомнительного — было несравненно лучше тупого просматривания едва теплящихся аур многих тысяч измождённых людей — да Штернберг, наверное, и сам бы загнулся уже после двух сотен заключённых.

Лагерфюрер проводил Штернберга в спецблок, где приезжему специалисту была выделена комната для допросов. Просторному помещению эсэсовцы придали подобие уюта — с ярким инквизиционным колоритом: диванчик, креслице, письменный стол с лампой для допрашивающего, привинченный к полу металлический табурет с ножными кандалами для допрашиваемого и богатейший пыточный инструментарий по стенам. Штернберг оглядел всю эту зловещую роскошь, чувствуя себя туристом в подвалах Супремы. Проходя вдоль экспозиции, он задел полой шинели низкий шаткий столик, с которого шумно посыпались многочисленные штыри разного размера и конфигурации.