с вполне приличным кофе с коньяком. Да вот ещё иномарки, проезжающие мимо. Впрочем, кто-то, может быть, припомнит, что это злачное заведение устроили на том самом месте, где стоял когда-то храм. Как просто! Что называется, от молитвы до похмелья…

И всё же… Неужели я так немощен, что способен лишь на то, чтобы, сидя в баре, смолить сигарету за сигаретой и грезить о прекрасном? Так и хочется самому себе сказать: «Эй, неудачник! Бросил бы ты это занятие, разве не видишь, что оно тебе совсем не по плечу? Тут вон вокруг тебя киты и щуки плавают, а ты всего лишь маленький карасик, мелюзга. Проглотят тебя и не подавятся! Это если захотят».

Всё верно. Но ведь не сам же я сюда попал. Значит, судьбе было угодно! Значит, это смещение времени случилось неспроста! А коли так, сохраняется надежда, что всё когда-нибудь исправится. Главное, не опускать руки, ни в коем случае не поворачивать назад. Да, я ещё им покажу!

И тут я вспомнил про визитную карточку, которую сунул мне в руки приват-доцент там, в августе, у Белого дома. Да где ж она? Я покопался по карманам и нашёл. Всё чин по чину – место работы, должность, номер телефона. А что если позвонить?

Можете не верить, но Илья Борисович обрадовался:

– Ну как же, как же! Всё прекрасно помню. Помню, как мы стояли под дождём… Эх, было время! Я бы сказал, время надежд и ожиданий. А вот теперь… – голос его заметно погрустнел, а затем и вовсе стал злым и неприветливым: – Кстати, как же это вы, батенька, бросили отечество в трудный час на произвол судьбы?

– Я не бросал, – опешил я.

– Не станете же отрицать, что с передовой сбежали.

– Да нет же, не сбежал. Я только в аптеку отлучился за перевязочным материалом, за лекарствами, – судорожно пытаясь найти приемлемый ответ, я продолжал врать как сивый мерин. – Мало ли что, а вдруг пришлось бы кому-то ногу отрезать?

– А потом? – тот всё не унимался.

– Ну а потом просто заплутал, я ведь приезжий, из Саратова. В итоге оказался на Манежной площади, а там меня опять мобилизовали.

– Ну что ж, тогда другое дело, – голос в трубке заметно подобрел. – К счастью для вас, да и для нас, конечно, штурма так и не было.

– Да я всегда готов, ежели что… Могу и повязку наложить и свечи прописать от геморроя.

– Ну, так и быть. Кто старое помянет… – доцент явно избегал говорить на медицинские темы. – А вы, собственно, звоните-то зачем?

– Просто вспомнил о былом. В душе, знаете ли, так забередило. Думаю, а как там Илья Борисович?

– Приятно слышать. Да, да, приятно. Вот ведь и я о вас недавно вспоминал.

– Это ещё в связи с чем? – я навострил уши.

– Да тут, знаете ли, решили партию создать. Надоело вечно быть на побегушках. То защищай им Белый дом, то дай совет, как провести приватизацию. А если до распределения должностей доходит, так всё мимо нас.

– Я тоже убедился, что не осталось никакого уважения к защитникам.

– Вот, вот! Вы совершенно правильно на сей раз мыслите. Чувствуется, что в столице уже немного оклимались, разобрались тут, что к чему, – голос в трубке замолчал, и вдруг что-то грохнуло, словно бы мне дали в ухо, а затем трубка прокричала: – Но вы не сомневайтесь, мы ещё себя покажем!

Вот ведь странно! Мы мыслили, словно бы в унисон. Да, мы покажем, мы ещё покажем… Только как же ему дать понять, что вот и я хочу? По счастью Илья Борисович сам пошёл навстречу.

– Так что, как вас… да, Михаил Афанасьевич… А что если вам присоединиться к нам? Как такая перспектива?

– Да что ж… я с радостью, я готов.

– Ну вот и ладненько. Вы адрес продиктуйте, а я вышлю пригласительный билет. На днях состоится учредительный съезд. Надо признать, вы позвонили очень вовремя.

Ну, что касается времени, не знаю… Главное, чтобы занять подобающее место. На министерскую должность я, само собой, не претендую, а вот чтобы печатали без проволочек, это бы оказалось в самый раз.

Вот так я оказался на партийном съезде…

Некто в канареечного цвета пиджаке, мешковатых брюках и поношенных сандалиях на босу ногу неторопливо вышел из-за кулис на сцену. Если попытаться точнее описать, это был не по возрасту упитанный, при том несколько вертлявый молодой человек с необычайно кудрявой головой. Но дело было даже не в голове, и не в комплекции, и не в походке. Сразу обращала на себя внимание его уверенность в себе, в незыблемости собственного превосходства. Об этом красноречиво говорили глаза, взгляд ироничный и отчасти злой, которым он готов был сначала уничтожить собеседника, затем потоптаться на его могиле, произнести заупокойную молитву для порядка, и только уже потом с сознанием выполненного долга отправиться домой. В этом я убедился ещё тогда, в августе, в пасмурный дождливый день у Белого дома на берегу Москвы-реки. Да, это был тот самый Митя, которому так не понравились мои кальсоны. Кстати, я их не ношу с тех пор.

Выйдя на авансцену, Митя огляделся по сторонам, зевнул, затем высморкался в скомканный клетчатый платок и только тогда обратился к публике:

– Итак, граждане, если нет возражений, мы начнём, – при этом глаза его упёрлись в первый ряд партера, а лицо выражало скорее вежливый вопрос, чем утверждение. Но вот он радостно кивнул и вслед за тем не торопясь продолжил:

– Так вот, я и говорю. Есть мнение, что можно обойтись без всех этих привычных атрибутов бюрократии и партгосноменклатуры. Что имеется в виду? Столы, покрытые сукном, фанерная трибуна, портрет вождя где-то там, на заднике, – не оборачиваясь, он ткнул пальцем в огромный занавес, маячивший за его спиной. – Не надо нам ни этих графинов с кипячёной водой, ни опостылевших выборов президиума, ни мордобоя при обсуждении повестки дня. Оставим это убогим оппонентам. Нам же давно пора перейти к реальной демократии.

– Браво! Бис! – послышалось с галёрки.

– Благодарю. Благодарю, – ведущий собрание раскланялся. – Маэстро, партийный гимн!

Все встали. Раздался нестройный хор голосов, по счастью заглушаемый звуками из оркестровой ямы… Пока присутствующие разевали рты, я всё смотрел по сторонам, пытаясь разглядеть кого-нибудь из тех, кто в августе, под моросящим дождём, готовый ко всему стоял у Белого дома. Но то ли, распевая гимн, человек так преображается, что начисто теряет привычные черты, то ли тех, с баррикады, попросту здесь не было. Вот только голова приват-доцента с зияющей проплешиной посреди затылка маячила впереди,