Святослав Всеволодич Киевский был действительно напуган. Но не этой страшной и мистической смертью, как могло показаться. Святослав беспокоился об ином – половцы не простят Киеву смерти своего хана, и никому не докажешь, что это была естественная смерть, а не убийство. Вскоре стоило ждать мести со стороны Половецкого поля, и у русичей впереди были жатва в крови и посев в слезах.

Пока же плакал, в ярости вцепившись зубами в руку, Абдул Аль-Хазред. Магия предала его в миг, когда вожделенная цель была так близка. Араб через щели в стене видел ту книгу, что написал три столетия назад на коже, выделанной им самим из материала, содранного со спин нескольких невольников в пустыне недалеко от Медины.

Но Абдул Аль-Хазред видел и другое. Святослав Всеволодич осторожно отвернулся от разложившегося трупа, словно тот мог еще быть опасен, засунул «Некрономикон» под мышку и вышел, окруженный со всех сторон стражей.

До появления в Меотийских болотах дружины Святослава Игоревича Тмутараканью владели хазары. Однажды в город приехал купец из гордого города Итиль. Купец этот пуще всех своих товаров – а товар был знатный – полянские мечи да вятичские рабы – ценил небольшой кодекс в переплете из неровно выделанной кожи. Эту рукопись он предлагал во всех синагогах, но был с позором изгнан толкователями Торы. Сотэры-мудрецы цокали языками, листая тонкие страницы книги, восхищаясь мудростью неведомого автора, но отправляли купца восвояси, утверждая, что только безумец может осмелиться держать эту рукопись у себя дома.

Однажды ночью на постоялом дворе купец был убит. Воры польстились на сверток, с которым не расставался убитый, рассчитывая увидеть там слитки золота или несколько пригоршней драгоценных камней. Каково же было их разочарование, когда, размотав несколько слоев ткани, они увидели никому не нужную книгу.

Кодекс был заброшен в угол воровского убежища и пережил там большую резню, устроенную соперниками банды, недовольными разделом улиц для сбора ночного налога. Один из победителей от нечего делать забрал книгу с собой. Не для чтения, убийца не нашел досуга для обучения грамоте; так, на память о случившемся.

А вскоре Тмутаракань осадили воины Святослава. Город был взят, и большинство жителей погибло. Оставшихся в живых киевские дружинники сноровисто продали варяжским работорговцам, ехавшим по пятам победоносного княжеского войска.

Прежде чем покинуть Тмутаракань, ее очистили от оставшегося беспризорным имущества. Нашли и сменивший столько хозяев кодекс. Святослав брезгливо, словно это было что-то нечистое, подержал книгу, пытаясь разобрать буквы на первой странице.

– На греческом, – неуверенно сказал он. – Отвезу матери, пусть читает! Должно быть, очередной христианский плач; то-то маменька потешится!

Под понимающие смешки друзей-дружинников, таких же убежденных язычников, как и сам князь, кодекс полетел в кучу собранных по городу христианских книг, предназначенных для недавно крестившейся матери Святослава, княгини Ольги.

Учись Святослав лучше, никогда этот кодекс не добрался бы до Киева. Автор книги не был христианином. Не был он и язычником. На выделанной человеческой коже впавший в безумие араб Абдул Аль-Хазред призывал Старых Богов вернуться в наш мир.

Ниже выведенного не то алой тушью, не то кровью заглавия Аль-Хазред написал проклятие осмелившемуся украсть книгу. Проклятие, как видите, сбывалось, но араб не предусмотрел иного развития событий. Дружинники Святослава не украли книгу, а взяли ее в бою.

Заклятие оказалось бессильным. «Некрономикон» обрел новых хозяев.

Теперь, чтобы вернуть книгу и остаться при этом в живых, Аль-Хазред должен был добиться добровольной передачи «Некрономикона» обратно. Араб не унывал – он был бессмертен, и его не пугал срок ожидания.

Не унывал и дремавший под камнем бог в углу тмутараканского святилища. Он чувствовал магическую силу книги и знал, что она сыграет важную роль в его пришествии в мир людей.

Ольстин Олексич внимательно рассматривал огромные боевые машины, расставленные на опушке Черного Леса. Зрелище впечатляло: на приземистых санях стояли, широко растопырившись, хитроумные сооружения из деревянных балок и кожаных ремней. Больше всего боевые машины напоминали самострелы-переростки, чудом отрастившие лапы, вцепившиеся в борта саней. Составные луки раскинулись так широко, что выпавший ночью снег прогнул их концы к земле.

– Как видишь, я готовился не только на словах, – произнес Кончак, и в его словах звучал неявный, но понятный послу упрек. – Строитель пороков заверил меня, что от них нет спасения за крепостными стенами, и киевлянам придется отвечать за бесчестную казнь Кобяка. Взгляни направо, боярин!

Кончак протянул руку, указав на сооружения еще более странного вида, чем заснеженные катапульты-пороки. Перед выстроенной в форме буквы «П» основой на сложной системе ремней и канатов была приделана к деревянному прямоугольному ложу внушительных размеров ложка, достойная вымерших гигантов прошлого.

– Ромеи называют такие машины баллистами, – пояснил Кончак. – Но даже в Константинополе уже не могут сделать порок такого размера. Кидань Инанч получил много золота, но дал мне больше, чем требовал.

Боярин Ольстин Олексич представил действие баллист под Киевом. Большие камни положат в оттянутые к земле ложки баллист, ремни рванут ручку ложки наверх, к поперечной перекладине основы. Раздастся громкий стук, и, повинуясь приложенной силе, камни с низким ревом уйдут к деревянным киевским стенам. Мощные удары заставят содрогнуться стоящие уже полвека, со времен Мономаха, срубы, и пересохшее, а то и подгнившее дерево с треском начнет ломаться. Стены рухнут, и под ними, в облаке снега и пыли, погибнут или будут искалечены под обломками защитники города.

Да, киданьский строитель Инанч не зря получил половецкое золото. За каждую каплю пролившейся в гриднице Святослава крови Кобяка киевляне вернут братину своей. Кончак собирался в поход ради мести, не грабежа, и в этом был залог его победного исхода.

Конь Ольстина Олексича фыркнул, от его ноздрей поднялось облачко пара. Двухчасовой переход от половецкой столицы Шарукани разгорячил жеребца, но теперь конь начал остывать. Не застудился бы, забеспокоился Ольстин Олексич.

– Пора в обратный путь, – Кончак словно читал в мыслях черниговского боярина. – Вести переговоры лучше в тепле, не так ли, боярин?

– Конечно, – ответил с улыбкой Ольстин Олексич, а про себя подумал, что еще лучше вести переговоры, когда собеседник висит на дыбе, а под пятками у него – заботливо раздутая жаровня с покрытыми синеватым огнем углями. Вот уж воистину – в тепле…

Хан Кончак торопился засветло вернуться в Шарукань, город, названный в честь основателя, деда Кончака. Шарукань строился русскими и грузинскими строителями с претензией на европейскую цивилизованность. И половецкая столица вышла в итоге похожей сразу на два города. На стольный Киев – своими каменными башнями и обмазанными глиной деревянными стенами с затейливыми забралами-крышами сверху; на Тбилиси, гнездо недавно коронованной прекрасной грузинской царицы Тамары, – ухоженными садами и храмами.