– А вы не знаете что-нибудь о дальнейшей судьбе вашей коллеги – Наталье? – посмотрел внимательно он на собеседника.

– Почему… помню…

– Расскажите о ее дальнейшей судьбе, – с надеждой вспыхнул Роман Григорьевич.

– О судьбе сказать много не могу, потому как не знаю… Но мы встречались с ней в Германии спустя год после получения мною гражданства.

– И что вы помните об этой встрече?

– Практически ничего… Это была формальная встреча… Знаю, что она имела уже новое имя Наталья Рей.

– А где она проживает сейчас?

– Не знаю… возможно, в Англии…

Роман Григорьевич почувствовал, что собеседнику что-то явно мешало говорить о подробностях этой встречи. Он постеснялся продолжать разговор на эту тему, догадываясь, что узнать что-либо конкретно о Наталье Рей теперь практически невозможно.

«Да и нужно ли?», – подумал он, – «Главное, бросается в глаза то, что все это было действительно организовано специальными людьми с запада… А, может быть, все это мне кажется…»

– Ну и как же сложилась ваша судьба дальше? – продолжал он.

– Работал в газете, увлекся православием, русской историей до советской власти… имею много трудов по истории этого вопроса… Правда, не всегда отзывы положительные… но убеждений не меняю.

– Это главное… Я вижу как вы можете убеждать собрание… Так вы теперь живете в Москве?

– В 91-ом переехал в Россию, поселился на окраине Москвы, работаю дома, общаюсь с людьми фонда. С 1994 года член Правления Российского христианского демократического движения, Председатель отдела Союза русского народа.

– Я познакомился с вашей деятельностью на сайте, – подтвердил Роман Григорьевич, – Что вы неоднократный участник русских маршей, отрицатель холокоста и подлинных документов Протоколов сиониских мудрецов.

– Вы с этим не согласны? – поинтересовался Михаил Викторович.

– Пожалуй, нет… Многое мне импонирует… Постараюсь хотя бы изредка посещать собрания вашего фонда.

– Приятна ваша позиция.

Роман Григорьевич каким-то внутренним чутьем приметил, что глаза собеседника при повествовании о своей жизни все-таки были какие-то печальные и неудовлетворенные.

– Видимо, вы счастливы, что посвятили себя избавлению России от коммунистических идей, – поинтересовался он.

– Ну, это звучит слишком пафосно… На самом деле немного жалею, что так быстро проходит жизнь, а мир не меняется в лучшую сторону.

– Это вековая проблема, – с легкой улыбкой отреагировал Роман Григорьевич.

Собеседник посмотрел в сторону и продолжал:

– Порой мне кажется, что мой сын явно считает меня неудачником… И сам я не могу его переубедить своим примером и своей жизнью… практически денег больших я не заработал… живу скромно.

– Сейчас время денег, а не глубоких идей.

Роман Григорьевич внимательно продолжал смотреть на собеседника.

«Не думаю, что этот человек может быть неудачником… А у сына, собственно, другая родина…»

– Это обычное сомнение зрелого человека… Подобное бывает и у меня, – заключил он.

Выходя из кафе, они пожали друг другу руки и расстались друзьями.

Идя домой, Роман Григорьевич как обычно размышлял:

«Многие события мы ощущаем и пытаемся осмыслить в силу своего внутреннего мира. Они складываются в исторические картины, которые прагматичны и сухи, а чувства не обманешь и не исказишь. Описания историков не всегда объективны и часто угодливы.

Жизнь – всегда насилие сильных над слабыми. Застой и неразумные действия политиков ведут к реформам и революциям, а это всегда кровь, несправедливость и разрушения. Надо иметь мужество и талант, чтобы двигаться вперед без ущерба нравственности».

Ближе к вечеру, возвращаясь домой, Роман Григорьевич решил ехать трамваем: толкаться в многолюдном метро в часы пик не хотелось. В районе Преображенской площади вдруг трамваи встали. Он вышел из вагона. Кругом потоки машин, спешащие равнодушные люди. Только вдалеке купола Преображенского храма немного успокаивали от суеты. Он купил в ларьке банку джин-тоника и долго большими глотками пил, стоя в раздумье.

Минут через двадцать трамвайное движение возобновилось, и Роман Григорьевич вновь вернулся в вагон. Скоро впереди показался Богородский храм. Купола бросали в небо синеву. Глядя на них, Роман Григорьевич вдруг почувствовал прилив сил и необъяснимое желание жизни.

Он обратил внимание, что храм был деревянный, но в нем явственно просматривалась неподдельная прочная сила и красота. Ровные ярко-коричневые венцы несли мощь и подчеркивали прочность нравственных основ прошлых поколений. Что-то глубинное, родное, истинно русское и теплое разлилось в душе. Он не ожидал этих чувств, и от того вспомнилось умиротворение детства: с родительскими ласками и заботами о нем мамы и жившей неподалеку бабушки.

«Мама говорила, что именно в этом храме они с бабушкой крестили меня», – пронзило его.

Какой-то неведомой волной его потянуло к храму. Он встал с удобного сидения и пошел на выход к двери. Выйдя из трамвая, он оказался на пустынной остановке и решительно пошел к воротам храма. Народа почти не было. Он миновал ворота. К сожалению, входная дверь храма была закрыта. Он спросил у проходящего служителя:

– А почему закрыты двери?

– Сегодня все службы прошли и в семь их закрывают, как обычно.

Роман Григорьевич не ожидал такой развязки, но почему-то продолжил движение вглубь территории. Пройдя вдоль здания церкви, он заметил открытую дверь.

Из нее вышла пожилая женщина в темной одежде, видимо, из обслуживающего персонала.

Желание зайти в храм не оставило его, и он, не раздумывая, вошел в церковь. В безлюдной глубине женщина собирала потухшие свечи.

Тишина и отсутствие людей и надвигающая темнота создавали необычное состояние влияния высших сил. Пройдя почти перед алтарем вглубь храма, Роман Григорьевич неторопливо оглядывал иконы. Он искал глазами богородицу. Давным-давно он приходил сюда, и Она на ярком голубом фоне иконы поразила его. Черты лица и яркого взгляда надолго остались в памяти, но время немного стерло тот твердый сакральный лик.

Он тихо двигался по храму, и вдруг взгляд остановился на знакомой красивой иконе. Она же как бы ждала его взгляда и смотрела с благоговением на его ищущие глаза.

– Так вот она Богородица на голубом, – прошептал он.

Он видел страждущий, твердый взгляд, спокойный и ровный. Тепло огня и Ее наполненные истиной жизни глаза по-новому проникали в душу.

В память вновь пришло озарение. Ее черты вселяли уверенность и значимость смысла существования. Он чувствовал незримые укоризненные изменения в Ее облике.