Три недели, оставшиеся до начала занятий, Джейк провел в пляжном домике в Сан-Грегорио, доставшемся ему в наследство от Фрэнка. Он читал, слушал музыку, ездил в Сан-Франциско в оперу и драматические театры… и думал о Джулии. Вспоминал ее слова и тщетно пытался вникнуть в их смысл. Пробовал ее возненавидеть, но из этого ровно ничего не вышло.

В конце концов он смирился. Их отношения с Джулией не закончились. Они будут продолжаться, но в иной форме, придется привыкать играть по правилам Джулии. Через несколько месяцев он ей позвонит.

Спустя три недели после отъезда из Арлингтона они со Стефаном познакомились с Кэрри, Бет и Меган. Еще через два месяца Джейк привез Меган в домик в Сан-Грегорио.

Стэнфорд, Калифорния, ноябрь 1970 года

В середине ноября мирные отношения, нарушенные после столкновения вечером в день премьеры, наконец-то восстановились. По настоянию Кэрри Меган и Бет объявили перемирие. Меган проводила много времени вне общежития. Она не рассказывала, где проводит уик-энд, но Бет и Кэрри пришли к заключению, что у нее кто-то есть. Кэрри считала, что это Джейк.

Тревоги Бет из-за букета, присланного Стефаном Меган, вскоре рассеялись. Она решила, что это просто жест вежливости, не более. Со временем она обретала все большую уверенность в чувствах к ней Стефана. Благодаря ему Бет стала счастливее, терпимее, общительнее. Во время общих вечерних перерывов в занятиях она даже стала участвовать в веселых тусовках в коридоре общежития.

Однажды вечером в середине семестра Меган и Кэрри принялись петь свои любимые песенки из мюзиклов, начав с «Моей прекрасной леди».

— Хоть бы кто-нибудь умел играть на пианино, — сказала Меган. — Мы пошли бы в гостиную, пригласили всех желающих из нашего общежития и пели бы весь вечер!

— Я играю на фортепьяно, — спокойно заявила Бет.

— Правда? — обрадовалась Кэрри. — И ты могла бы сыграть эти песенки?

— Я могу сыграть любую мелодию на слух.

— Так идем же!

Это стало традицией. Каждый четверг в Лагунита-Холле звучало пение с десяти вечера до полуночи. Репертуар Бет был чрезвычайно обширен: мюзиклы, баллады, народные песни, старинные любовные романсы. Особенно восхищалась подругой Кэрри.

— Но ведь это нетрудно, — говорила ей Бет, немного смущенная, но очень довольная своим новым положением в Лагунита-Холле: ее полюбили за то, что она делала хорошо и с удовольствием.

— Многие этого не умеют, Бет, а ведь мы даже не знали, что ты играешь.

— Но это сущие пустяки, просто развлечение. По-настоящему я играю и очень люблю классическую музыку. Но для этого нужно ежедневно часами упражняться. У меня просто нет времени.

Требования слушателей тем временем возрастали.

— Ты знаешь «Зажги мой огонь», Бет? — спросил кто-то однажды.

Бет неуверенно повторила название и покачала головой.

— Это группа «Дорз», Бет, — пояснила Меган со значением, но, спохватившись, добавила: — Бет пока не очень разбирается в рок-музыке.

— Если бы я услышала, то могла бы подобрать, — предложила Бет.

После этого разговора она согласилась выучивать по записям по три новые песни в неделю. Из огромного списка Меган сама отобрала наиболее популярные вещи. К концу осени Бет уже играла отдельные песни из репертуара «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Дорз» и других групп. Это радовало всех и прежде всего саму пианистку.

Стефан все больше уважал Бет. За ее быстрый ум, за обдуманные, взвешенные суждения, за ее человеческие качества. Уважал он и ее сексуальные принципы, как бы они ни усложняли их жизнь.

Кэрри придерживалась своей «разумной» диеты и даже потеряла еще несколько фунтов. Стефан утверждал, что она слишком худа, но Бет и Меган считали, что все в полном ажуре.

Никто не замечал, что Кэрри переменилась внутренне. Это произошло в вечер премьеры. Об этой глубокой перемене знала она одна. И никому об этом не говорила. Однако Кэрри недооценила Майкла…

* * *

Майкл Дженкинс небрежно оперся о край большого дубового письменного стола и посматривал на своих студентов. Курс современного английского языка был обязателен для всех в Стэнфорде. Студенты попадались разные: талантливые энтузиасты, скучные зануды, спесивые неучи, упивавшиеся собственным многословием болтуны… Но в этом году — втором году его работы в Стэнфорде — Майклу повезло заполучить по-настоящему талантливую студентку.

Он посмотрел на пачку листков на столе — последняя работа студентов. Он читал и перечитывал эссе, которое лежало на самом верху. Это было глубоко личное сочинение об одиночестве, утраченных иллюзиях и душевной боли, эмоциональное, но отнюдь не слезливое, грустное, но в высшей степени оптимистичное и полное надежд. Проникнутое тонким, деликатным юмором.

Когда студенты забирали свои работы, Майкл взял из пачки сочинение Кэрри. Увидев ее, поманил к себе и заметил, как ее обычно спокойное лицо мгновенно сделалось встревоженным. На секунду он пожалел о своем намерении с ней поговорить.

Майкл поощрял студентов писать о себе, о своих впечатлениях о колледже, отношении к новым философским концепциям, идеологиям, общественным течениям. Большинство же предпочитало такие темы, как Вьетнам, целомудрие, марихуана, рок-музыка, экзистенциализм; писали также о политических и общественных деятелях. А Кэрри писала о жизни, о любви, об ожиданиях, разочаровании и утрате иллюзий. Вместо констатации фактов, чем ограничивались другие студенты, Кэрри рассказывала о своей душевной борьбе, о конфликтах с самой собой. Ее сочинения были очень личными, эмоциональными, порой счастливыми, иногда тревожными, но всегда яркими и самобытными.

Два месяца Майкл молча следил за ее переживаниями. Он проводил целые часы, делая осторожные замечания на страницах ее сочинений, Порой критические, порой восторженные, и каждый раз просил о свидании. Однако она не соглашалась, а уже был близок День благодарения и, следовательно, окончание семестра. Майкл предоставлял ей все возможности проявить инициативу, но так как Кэрри не откликалась, решил взять ее в свои руки.

Когда Кэрри увидела у Майкла свое последнее эссе, она всполошилась. Ей захотелось отобрать у него свое сочинение. Как глупо было писать об этом! Но ведь Майкл постоянно им твердил о честности…

Она написала о том роковом вечере — вечере премьеры, большого успеха Меган и в то же время последнем вечере существования прежней, доверчивой, наивной и жизнерадостной Кэрри. Этот краткий миг стал поворотным в ее жизни. Тогда она узнала, что такое зависть и злоба, предательство и ненависть. Она ненавидела их весь вечер: Стефана и Бет — за их высокомерную чопорность, Меган — за ненасытное честолюбие и даже Джейка — за то, что он спал с Меган. Кэрри ненавидела их и за то, что они вызвали в ней ненависть — чувство, которое она испытала впервые в жизни.