Опять же, в Кесслинге, в районе водоема и солодовни, несколько ошарашенных, если не сказать перепуганных очевидцев станут впоследствии утверждать, что видели в те смутные времена на пристани, у причалов, женскую фигуру, которая ходила там и вроде бы как что-то искала; или даже скользила, по словам некоторых, время от времени над поверхностью воды; ее видели в солодовне и видели еще, неоднократно, у двери дома успевшего к тому времени уехать управляющего – у той самой двери, к которой Томас Аткинсон привел свою невесту, – и она как будто тоже просила впустить ее в дом. И в дом таки пришлось пустить – не ее, так взъярившиеся воды Лима.

А в Гилдси, в комнате окнами на Водную улицу (которая в те дни вполне оправдывает свое название), в той комнате, где?.. Но никто не знает, какие призраки являлись, если они вообще являлись, в дом, где живут теперь Артур и Мод. Единственный зародившийся в тамошнем квартале слух – и тот оказался верным, информация подтвердилась на все сто – гласит, что ранним утром двадцать седьмого числа в дом спешно приходит семейный врач, пользовавший в те времена всех Аткинсонов.

Вода прибывает: воды возвращаются вспять. Может, и она вернулась тоже, не из мертвых, но из Прежней жизни, которой она была вольна распоряжаться до того момента, как удар по черепу свернул ей мозги набекрень и навсегда перемешал прошлое с настоящим и будущим? Может, она вернулась назад, в Гилдси, в Кесслинг, искать давно потерянного мужа, давно потерянного жениха, который был когда-то весел и не был ревнив?

Разве привидения не доказывают нам – даже просто слухи, даже просто рассказанные шепотом или вполголоса истории о привидениях, – что прошлое липнет к нам, что мы обречены возвращаться?..

Но если Сейра Аткинсон лежит в своей свежей могиле, выкопанной бок о бок со старой могилою Томаса, на погосте у Св. Гуннхильды, где дождь, пропитавший землю, уже дал начало процессу, в результате которого один прах смешается в конце концов с другим прахом, разве не воссоединилась она уже со своим давно потерянным мужем – навечно?

Вода прибывает. Она разносит слухи и странного рода свидетельства, но она же и смыкается над ними и уносит их прочь. Братья, может быть, еще и спасибо скажут (хотя, почему, собственно, они обязаны говорить спасибо) этим потокам, которые столь прочно занимают внимание сограждан и отвлекают их на сиюминутные практические нужды. Когда над водами витают слухи о разрушенных домах, об утонувшей скотине, о том, что по дорогам не проехать, кто станет слушать истерические сплетни о каких-то призраках в допотопных платьях? А когда наводнение начинает наконец идти на убыль и приходится подсчитывать неутешительные цифры убытков, чего будут стоить бредни горстки домохозяек, служанок и деревенских олухов противу достойных восхищения усилий Джорджа и Элфреда по возвращению покоя и порядка в разоренный стихийным бедствием край – или противу трудов Артура, который, разделив с отцом и дядей ношу местных дел, находит в себе достаточный запас энергии, чтобы говорить со своей скамьи в палате общин речи о материях все более широких и веских.

Но все равно ведь кто-нибудь да спросит – когда потоп уйдет в туманную область воспоминаний, когда Лим снова будет тихо течь в своих берегах, когда новый шлюз и новая заслонка, выстроенные возле нового смотрительского дома, в котором поселится однажды Хенри Крик, примутся стеречь и регулировать ток вод: а откуда нам знать, что Сейра Аткинсон и впрямь лежит в своей могиле рядом с мужем на погосте у Св. Гуннхильды?

Но кто-нибудь снова выкопает бессмысленную и смехотворную, зловредную, а потому старательно изгоняемую из обращения выдумку о том, что Сейра Аткинсон не только была заточена в Уизерфилдском приюте, но, будучи наделена сверхъестественными способностями, еще и умудрилась оттуда сбежать – за несколько дней до собственных похорон. Что, обманув своих стражей и уйдя от погони, она (это в девяносто два года-то!), одетая в одну ночную рубашку, карабкалась с дамбы на дамбу, шла полями и лугами, покуда не добралась до берегов Узы. И вот там – по нелепейшему свидетельству одного барочника – она нырнула, «что твоя русалка», в воду, чтобы никогда не вынырнуть вновь.

Есть, однако, два предмета, навсегда увязанные с наводнением семьдесят четвертого, которые споров практически не вызывают. Во-первых, многочисленные завсегдатаи «Лебедя» и «Угря и щуки», и даже «Веселого шкипера», которые ни за что на свете не позволят, чтобы какое-то там наводнение или даже полный подвал речной тины встал между ними и полными кружками, замечают в своих честных пинтах эля некую странность. Пиво-то слабое. И водянистое. Что это, чистой воды иллюзия, вызванная к жизни беспрерывными дождями и потопом? Или дело в том, что вода каким-то образом просочилась в Аткинсоновы бочонки с пивом, залила погреба пивоваренного и в той жидкости, что они теперь пьют, есть – Боже упаси! – толика речной воды? Пивовары горой стоят за то, что о подобных позорных для честной фирмы насмешках над клиентами не может быть и речи, что эль, о котором идет речь, все тот же самый, славный, способный для здоровья и душевного веселья эль, сваренный по старым добрым Аткинсоновым рецептам. Но пиво от этого лучше не становится; и общественное мнение в городе Гилдси, большая его часть, отныне будет твердо гнуть свое: что – Бог бы с ней, с речной водой и с бочками, – но пиво, сваренное на «Аткинсон» после наводнения, после похорон бедняжки Сейры, никогда и близко не дотягивало до пива, сваренного до; что после 1874 года – и вплоть до известного, памятного времени уже в следующем столетии – эль «Аткинсон», который более пятидесяти лет составлял славу и гордость Гилдси, стал заурядным пойлом. И верить всему этому или нет, однако прибыли пивоваренного в последней четверти девятнадцатого и в первой декаде двадцатого века выказывают пускай постепенную, но явную тенденцию к снижению.

Во-вторых, касательно столь раннего визита врача в Кейбл-хаус. И с чего это он так спешил? Разве случилось там внутри что-нибудь страшное? Нет – или, если подумать, и нет и да. Потому что миссис Аткинсон, за три недели до положенного срока, взялась рожать сына.

Что же спровоцировало преждевременные схватки? Некий шок – может быть, Мод что-то увидела, хотя бы в той самой комнате наверху, где Сейра, как нас стараются убедить, испустила свой последний вздох? Подавленность и смятение чувств – которые, кто знает, можно ведь истолковать и как симптомы скорби, и как симптомы вины, – коих нельзя было не заметить на подмоченных дождем похоронах? Или дело было в том, что набухшие воды Фенов, те, что взламывали дамбы и выводили реки из берегов, – те, что, выгляни в окошко, уже не в переносном, а в прямом смысле слова плещутся у изножья Водной улицы, – вступили в таинственного рода резонанс с телесною системой миссис Аткинсон и в результате ее собственные воды, в знак солидарности, также решили отойти? Кто знает. Доподлинно известно только, что двадцать седьмого октября 1874 года Мод Аткинсон родила сына. Здорового и крепкого мальчика…

Вот так и случилось, что под шум и переплеск из наводнения рожденных сплетен мой дед, Эрнест Аткинсон, будущий владелец пивоваренного «Аткинсон» и водно-транспортной компании «Аткинсон», появился на свет.