— Контуженый он, — угрюмо проговорил другой парень в развернутой поперек на голове пилотке. И шагнул, задевая плечом Коломейцева. — Дай пройти.

— Ну и пусть катятся, — сказал кто-то из барсуковских танкистов.

Сам Барсуков не стал останавливать вконец деморализованных красноармейцев. Первым зашагал по просеке в прежнем направлении. Вслед ему пристроились остальные члены экипажа.

Другая встреча случилась ранним утром на тянувшемся у самой кромки леса пыльном проселке. Бодрая толпа мужиков в пиджаках, военных гимнастерках, кепках и пилотках, с вещмешками, котомками и даже чемоданчиками в руках гурьбой шла по дороге. Все были без оружия. На расспросы вышедших к ним танкистов охотно отвечали, что они попали в плен, а теперь отпущены немцами, поскольку назвались украинцами и белорусами. Немцы, мол, таких отпускают.

— Да какой ты хохол? — подивился Барсуков на мужика, говорившего на чистейшем русском языке.

— А отчего не сказать-то, — степенно отвечал тот, — коли отпускают. Они нашего брата столько в полон забрали, что девать некуда.

— Ага, — вступил в разговор другой в какой-то пестрой безрукавке, надетой поверх форменной гимнастерки. — Нас как в пересылку привели, ихнее начальство аж за голову схватилось. Немец-то, он аккуратный, все высчитывает, сколько он пленных рассадит да прокормит. А тут превышение, поди, раз в сто. А может, и в тыщу. И это только один полевой лагерь! Вот нашли повод, по какой статье нас списать, да и отправили восвояси.

— Свезло, чего там, — подключился к беседе третий дядька средних лет в полосатом пиджаке и с чемоданчиком в руках. — Прошелся сначала до призывного пункта, потом в плен, а теперь обратно домой. Вот и вся война. Одно слово — свезло.

Барсуков в задумчивости сдвинул фуражку на затылок, закурил, провожая взглядом проходившую мимо толпу.

— Ну, прощевайте, товарищи командиры! — махнул рукой танкистам словоохотливый дядька, назвавшийся украинцем.

Потопали дальше. Заканчивалась первая неделя их странствий, а вместе с ней подходило к концу и продовольствие. Было решено наведаться в какую-нибудь деревню по пути их следования. Ближе к вечеру расположившиеся на дневку в придорожных кустах танкисты окликнули босоногого мальчишку, в одиночку шлепавшего по пыльному тракту в сторону маячившей на фоне заходящего солнца околицы.

— Эй, парень, немцы в деревне есть?

Мальчишка ничуть не испугался и не удивился. Спокойно оглядел возникших перед ним людей в танковых комбинезонах.

— А, погорельцы… — протянул с легкой усмешкой.

— Чего? — удивился Барсуков.

Мальчишка шмыгнул носом, деловито утерся ладошкой и бодро пояснил:

— Раз танкисты без танка — стало быть, погорельцы. Танк-то сгорел, поди… Тут у нас днями и ночами напролет ходют да ходют. Все больше зеленого драпа, конечно.

— Это кто, пехота, что ли? — чуть улыбнулся Барсуков забавной классификации родов войск, придуманной пацаном.

— Ага, точно! — охотно подтвердил тот. — Зеленые всякие, погорельцы, как вы. Один даже был с неба шлепнутый — летчик… А немцев нетути — нужны вы им больно. У них дела поважнее…

— Экий и ты, брат, деловой, — покачал головой Барсуков.

— Ваша правда, заболтался я с вами, — явно копируя чью-то взрослую манеру, с серьезным видом согласился паренек и махнул рукой в сторону деревни. — Ступайте себе с Богом…

— Ходют, ходют, — почти как парень на дороге, ворчал совершенно седой худющий старик в перепоясанной веревкой домотканой рубахе с полинялой вышивкой по вороту. — И как я вас всех прокормить должон?

Танкисты стояли на дворе крайнего дома. Барсуков понял ворчание старика по-своему. Достал из кармана пачку ассигнаций.

— А скажи на милость, пойдут они теперь, советские? — помусолил в руках деньги старик.

Барсуков только пожал плечами:

— Могу расписку еще оставить. Вернемся — вам оплатят.

— Оно мне надо, чтобы вы вернулись? — продолжал ворчать старик.

— Знаешь что, батя, — тряхнул пулеметом радист, — мы ведь можем вообще ничего взамен не давать.

— Ага, знаю — это вы можете, — возвысив голос, с нескрываемой иронией согласился крестьянин. — Уж почитай четверть века только это и можете.

Он удалился в дом. Вернулся с котомкой в руках:

— Нате и проваливайте.

— Смотри, договоришься у меня, старый хрен! — шагнул к крестьянину радист.

— А ты меня не пужай — пужаные мы, — приблизил к нему обветренное, все в глубоких морщинах и дочерна загорелое лицо старик. — И железкой своей тут передо мной не тряси. Передо мной железками кто только не тряс — и германцы, и ляхи, и красные, и белые, и зеленые, и черт в ступе! И всем только одно — жрать подавай. А я за то, что горбатился и всех вас кормил задаром, окромя трудодней в колхозе да лагеря ничего и не видал боле.

— Отставить! — гаркнул на радиста Барсуков. И, вынув из планшета листок бумаги и карандаш, с минуту сосредоточенно писал. Поставил внизу листка номер воинской части, указал свои звание и фамилию, дату. Размашисто подписался. Протянул расписку старику.

— Правильный. Как при царе, — усмехнулся крестьянин. — Я уж таких правильных с шаснадцатого года не видал…

— Спасибо, — подхватил котомку Барсуков.

— Да забери ты свои бумажки, — с горечью в голосе, сминая, сгреб в кучу расписку и ассигнации крестьянин. — Разве в бумажках дело…

— Оставь, отец, — накрыл его ладонь своей капитан, одновременно пожимая старику руку. — Прости нас… Всех…

— Бог простит.

— Спасибо, — разворачивая обратно к воротам игравшего желваками радиста с пулеметом в руках, поблагодарил крестьянина Коломейцев.

Вслед за своим командиром танкисты вышли на окрашенную в багровые лучи заката деревенскую улицу и зашагали по ней в сторону большака. Старик долго не закрывал ворота, провожая их взглядом…

Они шли дальше по северу Белоруссии. Где-то на шоссейных дорогах постоянно гудело — с запада на восток двигались немецкие колонны. Гул не прекращался и по ночам — вдалеке выблескивали полуприкрытые маскировочными чехлами фары автомобилей, тягачей, бронетранспортеров. Танкисты Барсукова старались избегать оживленных магистралей. Продолжали идти преимущественно по ночам. Заходили в отдаленные от больших дорог деревни, пополняли запас продовольствия. Еще не раз на их пути встречались и гражданские, и окруженцы. Первые иной раз относились к ним сочувственно, иной раз скептически. Вторые были по большей части деморализованы. Как правило, все, чего удавалось добиться из расспросов окруженцев, так это то, что фронт все продолжал и продолжал откатываться на восток. Впрочем, это было ясно и без расспросов. Сколотить какую-то группу большего состава им как-то до сих пор не удавалось. Да Барсуков к этому и не стремился. Встреченные ими бродившие по немецким тылам красноармейцы разных родов войск далеко не всегда внушали доверие. Причины тому были самые разнообразные — от полного морального упадка личного состава до совершенно амбициозного поведения командиров таких групп. Кое с кем они делали несколько переходов вместе. Причем танкисты, памятуя вороватых майоров, зорко следили за своими вещами, оружием и продовольствием. Затем пути с их случайными попутчиками, как правило, расходились. Несколько одиночных бойцов ушли сами, ничего не объясняя. От большой группы красноармейцев Барсуков с экипажем отделился сам — слишком уж шумной и неуправляемой толпой двигались они по лесным дорогам. Какой-то набредший на них раз под вечер младший лейтенант, пока шли вместе, всю ночь до рассвета выпрашивал у Барсукова пулемет, упорно, однако, отказываясь объяснять, зачем он ему нужен. Затем перед самым рассветом исчез с короткого привала так же неожиданно, как и появился. Все уже привыкли к таким странным типажам и лишь привычно проверили, ничего ли не пропало из имущества.