— Возьми, любезнейший, — протянул Петр Николаевич серебряный рубль стоявшему в дверях швейцару. — Купишь себе пахитосок.

— Благодарствую, ваше превосходительство, — низко поклонился швейцар, и широкая длинная борода даже коснулась пола.

Сунув в китель пожалованный рубль, он угодливо распахнул перед посетителями дверь:

— Захаживайте, Петр Николаевич, не забывайте нас.

— Непременно, голубчик.

Петр Николаевич подсадил в пролетку барышню, после чего уверенно взобрался сам.

— Куда вас, ваше сиятельство? — поинтересовался извозчик, крепкий старик лет шестидесяти с очень располагающей внешностью.

— На Тверскую, уважаемый, — ответил Петр Николаевич и, как бы нечаянно, коснулся ладонью коленей барышни.

— Как скажете, ваше сиятельство, можно и на Тверскую, — и, махнув легонько плеточкой, заставил вороного жеребца поспешать рысью.

В корзине мелко дзинькали бутылки с шампанским, настраивая Александрова на веселый лад. Он успел отметить, что Евдокия Мироновна не отдернула ножку, когда он слегка коснулся рукой ее бедра.

Очень обнадеживающее начало!

Пролетка лихо летела по затемненной аллее — самое неприятное место на пути к шикарному «Яру». Недели две назад в «Русских ведомостях» сообщалось, что именно здесь недалеко от огромного двухсотлетнего дуба были ограблены и убиты двое сибирских промышленников. Позже Петр Николаевич подъезжал к тому месту, где было совершено смертоубийство, и признавал — не без холодного ужаса, мерзко прятавшегося под самой ложечкой, — что оно едва ли не самое страшное по всей Москве. В широкой кроне дерева свободно мог бы укрыться Соловей-разбойник, а за могучим стволом вполне достаточно места, чтобы спрятаться целой дюжине татей.

Такое неприятное место нужно проезжать, крепко сдавив рукой девичье колено. Александров уже потянулся к упругому бедру Евдокии Мироновны, как извозчик дернул поводья и закричал:

— Тпру, шалавые!

— В чем дело, любезнейший? — стараясь скрыть беспокойство, произнес Петр Николаевич.

— Колесо стучит, ваше сиятельство, — сошел на землю извозчик, — сейчас я погляжу, в чем дело, да дальше тронемся. А то ведь так и ось на дороге можно оставить, — со значением заявил старичок.

— Что же ты не сказал, любезнейший, — скрывая раздражение, произнес банкир. — Мы бы тогда другого подыскали.

— Эх, ваше сиятельство, колесо перекосило, не могли бы подсобить? — всплеснул руками извозчик, озабоченно поглядывая на колеса.

— Чего тебе нужно, голубчик?

— Да плечиком бы поднажать, а я тут колесо вправлю.

— Нет уж, милок, мы другого извозчика подыщем. — Он сунул руку в карман и выудил из него гривенник. — Вот тебе, милейший, за труды.

— Как же вы до города добираться будете, ваше сиятельство? — неожиданно поинтересовался старик. — Место здесь глухое, а извозчики не останавливаются. А у меня поломка всего лишь на пять минут.

Теперь лицо старика не казалось ему располагающим. Обыкновенная разбойная физиономия из шайки Стеньки Разина.

— Это черт знает что! — выругался Александров.

Он неосторожно задел корзину с шампанским, и бутылки зловеще дзинькнули.

— Это вот здесь, барин. Гляньте сюда, — старик показал пальцем на колеса.

Петр Николаевич наклонился, проклиная себя за то, что приходится выступать в не совсем обычной для себя роли эксперта, и недовольно буркнул:

— Ну?

— Чуток правее, — пояснил извозчик.

Петр Николаевич слегка подвинулся. С коротким замахом извозчик стукнул банкира кулаком по затылку. Колени у Александрова подломились, и он упал в наезженную колею.

Извозчик согнулся, заглянул в лицо банкиру, после чего объявил Евдокии:

— Не дышит. Кажись, насмерть зашиб.

— Господи! — перекрестилась барышня. — Как же это ты так, Парамон? Ведь большой грех на свою душу взял.

Извозчик наклонился ниже, разодрал на груди у Петра Николаевича рубаху, так что во все стороны посыпали пуговицы, и, не скрывая вздоха облегчения, произнес:

— Живой… Ишь ты! А я-то думал, что за упокой его души свечу ставить придется. Ну и ладушки.

— Парамон Мироныч! — У самой колеи неловко топтались три босяка, повинно наклонив головы.

— Где вас черти носят? — насупился старик. — Сказано же было, дожидаться около старого тополя.

— Да мы тут, Парамон Мироныч, заплутали малость, — вяло оправдывался верзила с косматыми волосами.

— А я по вашей воле едва душегубцем не стал и Дуняшу на скверное дело подбил, — сурово покосился хозяин Хитрова рынка на босяка. — Вот прикажу на базарной площади выпороть, и будешь лежать с опущенными портами на позор… Пускай на твою задницу базарные девки полюбуются.

— Парамон Мироныч, — перепугался не на шутку верзила, — не выставляй на поругание!

— Ладно, — смилостивился хозяин. — Мешок, надеюсь, приберегли?

— А как же, Парамон Мироныч, все как есть. — И уже с уважением, поглядывая на огромные кулаки старика, протянул: — Тяжелая у вас рука, Парамон Мироныч, как жахнул, так он мурлом в глину. Зарылся, даже не охнув. А ну взялись! — прикрикнул Андрюша на стоявших рядом босяков. — Не корячиться же Парамону Миронычу. Взяли за руки да за ноги. Кажись, отходит, вон ногой задрыгал. Мы там, Парамон Мироныч, соломки заготовили, отнесем его. Ежели помрет, так землицей присыплем.

— Ладно, ступай себе, — смилостивился старик, — а мы с Дуняшей далее поедем.

Старик взобрался на передок и дернул вожжами:

— Пошла, родимая. Вези на Хитровку. Ты уж, Дуняша, не обессудь, что так получилось, но лучше тебя этого никто не сумел бы сделать.

Некоторое время пролетка, освещаемая уличными фонарями, была различима, а потом затерялась в густых сумерках совсем.

— Что делать-то будем? — посмотрел на Андрюшу хитрованец лет тридцати с огромными глазами.

— А что еще с ним делать-то? — очень искренне удивился Андрюша. — Придушим его да закопаем где-нибудь неподалеку. Парамон Мироныч не хотел свои руки паскудством марать, вот поэтому и нам передоверил. Он, как с каторги бежал, дал перед Господом зарок своими руками кровушки не лить и свечу на том Богородице поставил. Вот те крест!.. Ну давай, ребятки, оттащим его подалее от дороги, а то, часом, заприметит кто. Ох и славненько, что хозяин меня помиловал, а то, глядишь, неделю не сесть мне с испоротой задницей.

— Андрюша, а почто это вдруг хозяин банкира пожелал сгубить? — согнулся под тяжестью неподвижного тела лопоухий разбойник.

Петра Николаевича оттащили в глубину аллеи. Андрюша вытащил из кармана обрывок веревки, попробовал его на крепость и отвечал равнодушным голосом: