Получив разрешение архиерея, «молодые» обвенчались и уехали на постоянное место жительства мужа в Нижний Новгород. Первые два года брака муж учил свою жену хозяйствовать в новых масштабах, и она была прилежной его послушницей. Увидев результаты, превосходящие его ожидания, генерал все движимое и недвижимое имущество перевел на свою благодарную ученицу: «Чтобы не намудрить туманящимся на старости рассудком чего-нибудь, а все в твоем светлом разумении чтобы было». После силы его стали слабнуть и последние пять лет жизни он провел в нежнейших заботах своей молодой жены и почил счастливый и умиротворенный, оставив ей все свое состояние.

После поминок вдова Гликерия Удальцова рассудила, что вступив во владение, она уже выполнила волю покойного мужа, и теперь может принимать любые решения – по велению своей души. Она предложила приехавшим на похороны его сыновьям на выбор – или пожизненное вспомоществование по двенадцати тысяч в год, либо единовременно по триста тысяч серебром. Кто сколько проживет – то только Господь ведает, и оба согласились на единовременные выплаты, занесли ее имя в семейные синодики и по гроб жизни молились об ее здравии.

Как иногда бывает, судьбы близких родственников следуют схожими маршрутами. Через месяц внезапно померла жена брата Осипа. Похоронив ее, он в кои веки вырвался из полка, и приехал к сестре с двумя предложениями: он, так и быть, возьмет на себя непосильную для женских плеч заботу об оставленном ей наследстве, а ее только просит исполнить чисто женское предназначение и взять на себя воспитание племянника. На второе она сразу согласилась, а от первого твердо отказалась. Наследство только ее и хозяйство вести она умеет сама. Точка. Осип Горбатов, на тот момент уже подполковник, был рад и этому, потому что ребенок на шее был немыслим при его «казарменной» жизни, а отказываться от этой, единственно милой его сердцу среды обитания, ему и в голову не приходило. Так к Удальцовой попал избалованный и не шибко сильный здоровьем шестилетний племянник Сергей.

Осип Горбатов, будучи до смерти жены примерным семьянином, в полковых увеселениях пикантного характера участия никогда не принимал, и представление о них имел почти детское. Овдовев, он начал приобщаться к ним, но как-то вовсе не охотно и не решительно. Получив очередное звание, праздновал он это событие широко, и, подвыпившие приятели как-то затащили его «к актёркам». На старости лет полковник взял и впервые влюбился как мальчишка в кудрявую певичку Ядвигу. Характер у той был легкий, но очень уж любвеобильный. Не желая делить свою пассию ни с кем другим, Осип решил на ней жениться. Все в полку отговаривали его и называли сумасшедшим. Но он уперся и настаивал на своем, считая, что поселив Ядвигу в своем доме, он вернет времена привычной семейной жизни, просто с другой женщиной.

Певичка осады не выдержала, сдалась, они поженились, но через два месяца молодая жена устала от домашней пасторали и заскучала. Вернувшись как-то в неурочный час, счастливый супруг застал у себя дома своего штабс-ротмистра, который аккомпанировал Ядвиге на фисгармонии, а та напевала какую-то арию. Всё бы ничего, и мужа можно было бы заболтать как всегда, но вот незадача – гость был без сапог. Ядвига подверглась домашнему аресту, что сталось со штабс-ротмистром нам неведомо, но все ключи от дома полковник Горбатов теперь держал постоянно при себе. Он делал вид, что в семье царят лад да любовь, супружница его страдала, но вынужденно играла отведенную ей роль.

Такое хрупкое равновесие продолжалось с полгода. Истерики и капризы изнемогающей в одиночестве Ядвиги сменялись бурными сценами примирения, и закономерно, что их результатом стала ее беременность. Надеясь, что таковое состояние остепенит супругу, Осип Иванович снял блокадное положение. Через неделю он застал свою жену в виде чересчур веселом, правда совершенно одну, но с початой бутылкой вина на прикроватном столике и почему-то двумя рюмками рядом с ней. Надо было что-то делать, чтобы обезопасить если уж не свое доброе имя, то хотя бы новую зародившуюся жизнь. Осип снова вспомнил про сестру и слезно умолял ее забрать от соблазнов подальше его непутевую супругу, хотя бы до срока родов. Гликерия, скрепя сердце, согласилась.

В самом начале года, в январе, родилась девочка – здоровенькая и голосистая. Молодая мать радовалась ей, как подарку, или как неожиданности, каждый раз удивляясь, что вот это существо у нее на руках имеет к ней непосредственное отношение, что это ее дочь и что она будет теперь всегда. Она каждый раз, видя Таню, силилась понять, как так происходит, что этот – другой человечек – ее плоть? Разглядывала ее, но так все равно до конца и не понимала. Интереса к новинке хватило ненадолго. Гликерия взяла из деревни хорошую кормилицу, а брату отписала, что грех на душу брать не желает, и что следить за его женушкой сил ее не хватит, пусть забирает к себе. А с детьми все будет хорошо. Генерал обещал, но просил обождать то окончания маневров, то смены квартир, то наступления зимы и все оттягивал свой приезд.

Ядвига стала все чаще уходить невесть куда из дому, а возвращалась лишь под утро, и от нее сильно пахло вином. Когда Танечке исполнился годик, видимо на радостях, мамаша ее загуляла так, что не являлась к дочери аж с неделю. По возвращении, в момент, когда разум ее был в наиболее ясном состоянии, Гликерия попыталась усовестить ее, даже пригрозила… Ядвига плакала, клялась, кинулась обнимать спящую дочь… Но через пару дней у той случились именины, и не отметить их любящая мамаша позволить себе просто не могла. Ее нашли на третье утро после ухода, совсем рядом с домом, замерзшую в сугробе. Забирать генералу из Нижнего стало некого.

Дети росли. Сережа после гимназии так ничем определенным и не занимался, по слабости здоровья к военной службе был не годен, но вроде бы в нем проснулись способности к поэзии – он ходил на поэтические чтения, был одним из постоянных членов некоего литературного кружка и его даже пару раз напечатали тоненькими изданиями. Тетка своих воспитанников не баловала. Кормить кормила, одевать одевала, но в руки денег давала мало, все время пыталась их приструнить, приладить к какому-нибудь делу, и как казалось брату и сестре, главной ее жизненной задачей было ограничение их личной свободы. Смерти ее они не ждали и не желали, потому, как с наследством не поймешь – открыто она никогда ничего не обещала, ни племянникам, ни брату своему. А вдруг, возьмет и отпишет все какому-нибудь приюту? А у папаши ясно, какое состояние – что и было, то поиздержалось, а прибавлением его никто и не озадачивался. Когда уж тут, все служба, да служба. Так что пусть пока уж так идет. Но мысли о самостоятельной жизни ни одного из них не покидали.

***

– Я говорю, познакомь меня с этой Лизой! – Сергей умел быть настойчивым, когда это было нужно ему лично.

– Ну, пошли. – Таня даже приподнялась на стуле, но тут же плюхнулась обратно, передвинув графин так, чтобы он загораживал ее лицо. – Ой, нет, не сейчас. Не пойду туда, там княжна Чиатурия с ней.

– А это что за растение?

– Ну её! Зануда.

– А родители зануды кто?

– Грузинские князья. Но тебе там делать нечего, братец. Княжна Нина до того правильная, что если ей только покажется, что с ней ведут себя не честно, или не почтительно, то ее папаша тут же обидчика зарежет. О! Кого я вижу! – Таня горделиво ухмыльнулась – А это уже мой поклонник. Архитектор Борцов собственной персоной.