Если бы кто-нибудь заснял события следующего часа, то Шарки, Гейтс и компания вполне могли бы соперничать с кистоунскими копами{106}. Шарки заверил меня, что вскроет машину ровно за тридцать секунд — это не проблема. «Только багажник», — сказал я ему, зажигая спичку за спичкой, чтобы осветить замок. Он без толку провозился несколько минут, после чего одна из подвыпивших девиц решила ускорить процесс и, выковыряв здоровенный камень, швырнула его в заднее стекло. Ее друзья, желавшие тоже принять участие в веселье, принялись колотить другие окна.

— Ну просто класс! — вопил Шарки, пробираясь в машину через заднее окно, — Я заведу эту телегу за тридцать секунд ровно.

— Нет-нет, — сказал я, — Мы не собираемся угонять машину. Машина нам не нужна.

— Мы не угоняем машину? А что мы тут тогда делаем, амиго? — спросил он.

— Мы воруем фильм.

— Какой фильм?

— В машине лежит фильм. В багажнике.

— Нет, не в багажнике, — сказал Шарки, — Вот она — на заднем сиденье.

Я заглянул в темный салон машины. И верно — Шарки развалился на картонках с пленкой.

— А я думал — в багажнике, — сказал я.

— Так это фильм или это не фильм? — спросил Шарки и начал перекидывать мне через окно коробки. Только уложив коробки пирамидой, я понял, что моя машина отсюда далековато.

— Шарки, — сказал я, разглядывая тяжелые коробки, — а ведь нам еще нужно отнести все это на другую сторону дома.

— Нет проблем, — успокоил меня Шарки, — Все, слушай меня. Нужна помощь, — закричал он.

Тем временем несколько человек вовсю трудились над «мерседесом» Юргена — разбивали фары, отрывали дворники, прокалывали покрышки. Другие, зачарованные этим зрелищем, стояли и глазели на происходящее. По призыву Шарки они похватали картонки с пленкой.

— Веди нас, бвана! — пропел Шарки, поставив картонку с пленкой себе на голову. — В буш. Трам-та-ра-рам.

Догадавшись, что бваной называют меня, я направил стопы в темноту, не очень четко представляя себе, куда идти. Поиски моей машины в безлунной ночи стали настоящим кошмаром, но волновало это, похоже, меня одного. За мной следовала разношерстная охотничья экспедиция пританцовывающих и поющих пьянчуг, они несли на голове коробки с пленками и веселились на славу. Шарки подгонял нашу странноватую группку диким гиканьем и барабанной дробью, которую выбивал из коробки на своей голове. Бог знает, сколько времени мы бродили вокруг виллы — мне казалось, что несколько часов, но наконец я увидел свою машину.

Когда коробки были погружены на заднее сиденье, я послал Шарки сообщить об этом Клер, но уверенности, что он ее найдет, у меня не было. Я вел машину, испытывая чувство вины и страх, что буду пойман. Но бояться было нечего. Вряд ли кто-либо из участников налета наутро смог бы вспомнить события прошедшей ночи. Вполне вероятно, что и я сам к утру все забуду. Я последовал совету Клер и, прежде чем отправиться на поиски Шарки, опрокинул еще пару стаканчиков. И тем не менее на пути домой мне не давала покоя одна мысль. Я не сомневался, что мои забулдыжные носильщики потеряли две-три коробки. Может быть, кто-то из них все еще бродит по владению Голдштейна с потерянными катушками на голове. На заднем сиденье лежало не больше пяти коробок, а должно было быть раза в два больше.

Я спас только половину детей райка. Как это объяснить Клер?

— Ты потерял не две-три коробки, ты все потерял к чертям собачьим.

— Как это?

— Весь фильм. Ты его потерял.

— Но он в машине. На заднем сиденье.

— Да, в машине есть фильм. Но это не «Les Enfants du Paradis».

— He «Les Enfants du Paradis»?

— Нет.

— А где же «Les Enfants du Paradis»?

— Тебе лучше знать.

Клер нависала надо мной, а я сидел, потупясь, за кухонным столом и поглощал крепкий кофе, чтобы кофеиновой подушкой смягчить удары дубинкой по моей голове. Слыша ее настойчивые вопросы, я чувствовал себя как боксер, повисший на канате. Ну и видик у нас был — у обоих. С красными глазами, опухшие, немытые — меньше всего были похожи мы на людей, беседующих о детях райка.

Как я узнал, Клер сломалась перед рассветом и остаток ночи провела у Чипси, деля ковер гостиной с десятком других выбывших из строя загульных гостей. Поздно утром ее довезли до дома, где она и нашла меня — я все еще спал. Она принялась тузить меня, я проснулся, увидел ее гневный взгляд, услышал вопросы: «Где он? Где?»

Я ей сказал, что фильм на заднем сиденье, но добавил, что по пути, наверно, потерял пару коробок. Она бросилась к машине и скоро вернулась, меча громы и молнии, и сообщила, что я потерпел полное фиаско.

— Там было так темно, — слабо защищался я, — Нет, я не проверял надписи на коробках. Да и зачем? Я хотел побыстрее закончить. Шарки устроил такой шум. Послушай, Клер… Я боялся, что нас схватят.

— Всех? Сколько народа в этом участвовало?

— Ну, несколько десятков. Их Шарки привел. Они курочили машину, пели…

Клер упала на стул и отобрала у меня кофе.

— В общем, ты обосрался. Фильм в конце концов достался этому нацистскому клопу. Бог ты мой, я бы с удовольствием кинула в кого-нибудь бомбу. Может, в тебя.

— Но я ведь украл какой-то фильм. Я это точно помню. Какой фильм лежит в машине?

— Что-то под названием «Иуда Касл», — застонала Клер.

— «Иуда Касл»? Что-то я такого не слышал.

— Неужели? Можешь себе представить, и я не слышала. А что, если это один из шедевров Юргена? Если так — я его сожгу.

Никому из нас особо не хотелось нести фильм из машины на обследование, но в конце концов я все же притащил пять побитых коробок с тридцатипятимиллиметровой пленкой. На нескольких картонках все еще виднелись остатки печатей, бирок, написанных по трафарету слов — все по-немецки. А по бокам каждой картонки Judas Kastell. Или Kastell Judas — написанное быстрым крючковатым росчерком. Я развязал все коробки и обследовал жестянки внутри. Они были в целости, плотно закрыты и без вмятин, словно их почти и не трогали все это время.

Пока я занимался с коробками, Клер сидела за кухонным столом, оплакивая свою потерю.

— Каждый день своей жизни я теперь буду помнить, что какая-то фашистская гнида, бежавшая от справедливого суда, смакует мой любимый фильм. Некоторые актрисы вынуждены были спать с ним, чтобы он не препятствовал съемкам. Я этого прежде не знала. Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Эту печальную тему она исполняла с несколькими вариациями, но лейтмотив оставался неизменным: виноват во всем я. Я пытался утешить ее, но не очень успешно.

— Но что-то мы все-таки получили, — заметил я с неубедительной улыбкой на лице, — Не думаю, что это работа Юргена. Это художественный фильм на тридцатипятимиллиметровой пленке. Смотри-ка, что я нашел.