Через зарешеченный прямоугольник окна были видны покрытые лесом склоны, возвышавшиеся над тюрьмой. Неестественно прямые стволы деревьев были окутаны туманом, словно одеты в плащи. Пришел Лоннон. Он держал руки сложенными перед собой, как во время мессы.

— Мое почтение, господин директор.

Монтей представил своему подчиненному гостей. Надзиратель смутился, и Карим протянул ему руку для пожатия, чтобы ободрить.

— Что именно делал Отран перед тем, как бросился на Моралеса? — мягким тоном спросил он у Лоннона.

Надзирателя, видимо, удивил этот вопрос. Он повернулся к директору.

— Я помню это очень хорошо. Он читал журнал «История».

— Хорошо. А что именно читал — я хочу сказать, какую именно статью из журнала?

— Специальный номер, посвященный доисторическим временам.

— Говорил он что-нибудь?

— Да.

— Вы помните, что именно?

— Он сказал: «Вот он, знак».

— Знак! — удивился де Пальма.

— Именно так! — ответил Лоннон и покачал головой. — Такое не забывается!

Де Пальма не стал обращать внимание на волнение охранника, а повернулся к директору и спросил:

— Можем мы взглянуть на его вещи?

— Разумеется, да, — согласился тот, встал и указал на две коробки, стоявшие на полу. — Все его вещи здесь. В левой коробке одежда, мы передадим ее полиции. В правой — книги и безделушки. Одежду мы обыскали много раз, в ней нет совершенно ничего.

— Я хочу посмотреть не ее, а книги.

Директор поставил на свой письменный стол коробку и сказал:

— Нет проблем. Приступайте.

Первой книгой оказалась работа Анри Люмле «Первый человек», потом из коробки появилось карманное издание «Шаманов доисторической эпохи» Жана Клотта. Отран не оставил в книгах никаких записей. Он заказал эти книги примерно за две недели до того, как совершил преступление.

— Вот статья из печатного издания. Он ее вырвал и спрятал на себе, — пояснил Лоннон. — И вырвал как раз из журнала «История».

Де Пальма развернул центральную тетрадь журнала, которую Отран аккуратно сложил в восемь раз и спрятал в своей камере за деревянной книжной полкой.

— Вы знаете, о чем там написано? — поинтересовался директор.

— О доисторической пещере возле Марселя. Насколько мы знаем, с этой пещерой связан его мистический бред, — пояснил де Пальма.

Директор свистнул от изумления:

— Он и в самом деле чокнутый!

— Он ищет другое человечество, — продолжал де Пальма. — Другой миф… Хочет вернуться к той жизни, которая существовала до неолитической революции, то есть в те времена, когда люди еще не умели разводить скот и не знали собственности, что-то в этом роде… По словам психиатров, он шизофреник с параноидальными наклонностями. Так что можно предполагать все что угодно. Но разве сейчас два врача могут поставить одинаковый диагноз? Когда Отран убивал женщин, один психиатр думал, что он хотел уничтожить образ своей матери и что женщина означала для него, примерно как в Библии, изгнание из рая, конец счастливых дней. Сегодня я, честно говоря, не знаю, так ли это. После стольких лет в тюрьме…

— Сумасшедших, которые входят сюда, становится все больше, — проворчал директор. — Могу вам сказать, что они оставляют свое помешательство в нашей раздевалке и забирают его с собой, выходя отсюда. Вот так! Я уже много лет добиваюсь, чтобы власти обратили внимание на эту и другие подобные проблемы, но на администрацию в этом отношении нельзя полагаться.

— И этот вопрос еще не скоро будет решен, — добавил Карим.

— Я не заставлял вас сказать это! — огорченно ответил директор.

Затем он встал и положил на коробку свою костлявую руку.

— Вы желаете забрать его вещи?

— Да, — подтвердил Карим. — Никогда не знаешь, что может случиться. Мы хотим разобраться в его умственном и душевном состоянии.

— Если вы позволите, я скажу кое-что, — вступил в разговор Лоннон. — Он был очень послушный заключенный. Даже примерный. Это правда. Но иногда он вызывал у меня страх. Я его опасался.

— И были правы! — заметил де Пальма. — Можно посмотреть на его камеру?

— Разумеется, можно, — согласился директор. — Лоннон проведет вас туда. Она еще не занята: в этой тюрьме нет перенаселения.

Наружная дверь тюремного корпуса вела в большой проход с глинобитным полом, образованный двумя крепостными стенами. Слева и справа стояли башни, напоминавшие по форме надстройки военных кораблей, и на верху каждой башни была стеклянная клетка. Охранники с винтовками в руках время от времени наклонялись над длинной мрачной дорожкой, которая шла между двумя параллельными стенами укреплений и кольцом сжимала тюрьму.

Затем — вторая дверь, в точности такая же, как первая — толстая, серого цвета. За ней — огромный двор и белые современные здания, трехэтажные, с решетчатыми окнами, похожие на солдат, стоящих по стойке «смирно». Немного в стороне — тюремная больница, в которой заключенные Бюффе и Бонтан убили охранника и медсестру. Справа — большой келейный корпус аббатства, который признан историческим памятником. Теперь в нем находятся тюремные мастерские.

— Мы почти на месте, — произнес Лоннон и указал рукой на одно из белых зданий.

Перед ними открылась застекленная дверь, дополненная засовами и толстой решеткой. Тюремный корпус был очень чистым. Стены недавно были выкрашены в два цвета — тусклый белый и бледно-голубой. На втором этаже была площадка, с трех сторон огороженная решетками, а четвертая сторона была обращена к больнице. Справа проходил длинный коридор, куда выходили двери камер. Он был разделен на части решетками. При проходе через каждое сито этой просеивающей системы надзиратель, не сводя глаз со своей связки ключей, ждал, пока решетка будет разблокирована. Запах слезоточивого газа в этом замкнутом пространстве был еще сильнее.

Камера номер 17, в которой сидел Отран, была последней в ряду дверей. Это было очень узкое, вытянутое в длину помещение площадью семь квадратных метров. Справа у входа кровать, возле окна — кухонный угол. Ни телевизора, ни радио.

Над кроватью была нарисована по трафарету ладонь без большого и указательного пальцев. Де Пальма сфотографировал ее маленьким цифровым фотоаппаратом, который принес с собой.

— Вы знаете, что это означает? — спросил Лоннон.

— Это его подпись! — пояснил де Пальма, становясь у окна.

Отсюда можно было смотреть поверх стен тюрьмы и видеть леса, которые возвышаются над Клерво. Ветви больших дубов застыли от холода. День угасал, и по белой как мел земле растекался голубоватый отблеск. Печаль окутывала Клерво.

— Больше ничего нет? — поинтересовался Карим у надзирателя, который смотрел на них выцветшими глазами.