На кресле, впрочем, далеко не убежишь, а потому гоблин свернул к окну, вцепился обеими руками в трубу парового отопления, и заявил о своем протесте на всю больницу громкими воплями и причитаниями. Причем рефреном повторялась одна и та же фраза: «Меня на зоне никто не тронул, а тут врачи… Приличные люди…»

Несколько позднее выяснилось, что назначение на процедуру было изощренной местью со стороны палаты, которую гоблин успел извести своей неуемной страстью вмешиваться в чужие разговоры. Но к возникшему кризису это отношения уже не имело.

— И чего теперь? — спросил Мишка у медсестры.

— Да какая тут процедура… От трубы б отклеить.

В тот момент, когда в отделение явился Мишка, кризис еще отнюдь не миновал. На вопли гоблина явился заведующий отделением Владимир Викторович Бешеный. В этот же момент на сцене появился Мишка.

— И что ты вцепился в эту трубу, будто последняя на свете обезьяна в последнее на свете дерево? — рычал на гоблина завотделением. — Из-за какой-то глупой процедуры? Это же даже не трепанация черепа!

Надо сказать, что на врача, даже заведующего отделением, даже отделением травматологии, Бешеный походил не вполне. От папы, чистокровного тибетского йети, ему достались двухметровый рост и такая ширина плеч, что доктор казался скорее коренастым, чем высоким. Под расстегнутым белым халатом видна была футболка со схематичным изображением Эльбруса и огромной коллекцией значков «Эверест 2005», «Заслуженный мастер спорта», «Спасотряд» — успел прочитать Мишка). Глядя на ручищи завотделением само слово «травматология» приобретало дополнительный и несколько угрожающий смысл. При всем том, лицо Бешеного с добрыми карими глазами и черной, густой бородой, лишь слегка тронутой инеем седины, было воплощением Гиппократовых заветов.

— Глядя на твои страстные объятия с этой железякой, мои медсестры уже рыдают над этой картиной! Им завидно, чтоб ты знал! Забрать тебя отсюда вместе с этой трубой? Ты этого добиваешься? Ну, сформулируй, что ты хочешь? — Добрый и кроткий нрав Владимир Викторович унаследовал от мамы, горной баньши. Его пальцы обхватили запястья гоблина.

— Ы-ы-ы! — завыл тот, из последних сил удерживая трубу побелевшими ладонями. — Адвоката мне!

— Ах, адвоката? Будет тебе адвокат! Настоящий живой адвокат! Ты даже не знаешь, как это мудро и правильно — проводить назначенную тебе процедуру в присутствии адвоката! Пусть адвокат контролирует, верно, ли мы ее проводим!

Гоблин увидел Мишку.

— Законный! Не дай погибнуть от беспредела! Порядочки здесь — хуже, чем на малолетке! Я в авторитете, а на меня с тыла напали!..

Доктор повернулся к Мишке и выражением лица показал, как достала его эта ситуация.

— Ну, тебе еще нужен адвокат, или обойдемся понятыми?..

— Послушайте, Изыруук, пойдемте в палату, — миролюбиво предложил Мишка. — Никто вас не тронет. Здоровье ваше, нам-то за него что переживать? Не хотите и не надо.

— А-а-а, законный, знаю я их! Ты за дверь, а они меня снова за хобот — и прощай моя воровская честь!..

— Да? — восхитился Бешеный. — Так у тебя вся честь в полипах?

— Журналистов зовите, — осенило гоблина. — И телевидение. Пусть все видят!

— Что, покажем покушение на вашу честь по телевидению?

Гоблин умолк. Мишка достал из планшета листок бумаги и ручку и подошел к Изырууку.

— На, пиши. «Поскольку процедура ректороманоскопии является для меня неприемлемой по причинам расового и религиозного характера, прошу данное назначение отменить и впредь согласовывать со мной любые медицинские манипуляции, связанные с вторжением в мою частную жизнь…» Ставь число и подпись. Давай листок. Я прослежу, чтоб зарегистрировали. Все, отцепляйся.

Гоблин вздохнул и выпустил трубу парового отопления из своих объятий.

— Ну, вот теперь и поговорим! — взревел Бешеный, закатывая рукава. — Ща я тебя научу уважать медицинские показания! Ща ты у меня узнаешь, что такое закон и порядок! Ща я устрою тебе Курскую дугу с легким травматологическим колоритом!

— Можно нам недолго в вашем кабинете побеседовать? — вежливо спросил Мишка у завотделением. Тот умел располагать к себе людей и внушать им уважение. — Не хотелось бы лишних ушей…

— Занимайте ординаторскую, лейтенант, — распорядился В.В. Бешеный. — И чего же так жарко-то, а? Йети ж такую погоду… А вот на Домбае сейчас… Эх, как жить-то можно ниже отметки две тысячи? Ладно, работайте, — и доктор удалился, напевая «Лучше гор могут быть только горы…» От его поступи дрожала земля, и сам он походил на тронувшийся с места ледник.

Мишка попросил санитаров доставить гоблина в ординаторскую, а сам расположился за столом.

— Несколько дополнительных вопросов. — Мишка проницательно, как ему самому хотелось надеяться, поглядел на Изыруука. — Вспомните, кто был на катране в тот вечер, когда на вас напали?

— Начальник, ты чего, времени-то, сколько прошло уже? — оскалился катала. — Да и вообще, законный, когда шпилимся, мне морды-то до тельняшки — я в картинки смотрю, а не на чужие рожи…

— Чего-то жарко сегодня, — значительно сказал Мишка, обмахиваясь, точно веером, заявлением Изыруука. — Точно не помните?

— Не, законный, я ж не фраер дикий, чтоб братве такую курву вкручивать. Вы ж по адресам пойдете, а мне оно надо? Начальник, а начальник, ты б мне заяву-то мою отдал!

— Слушайте, тут ведь все прозрачно — то, что у вас есть при себе выигрыш, мог знать только тот, кто был на катране. Хозяина и охрану пишем пока в минус. Постоянных клиентов тоже. Кто был на катране из незнакомых?

— Кто ж чужого на катран-то пустит? — хохотнул Изыруук. — Лохов на фатерах да на транзите катают.

Мишка понял, что допустил промашку. И разозлился.

— Слушай, а как тебя сегодня чуть не приговорили, а? — сказал Мишка, невольно подражая Витишу. — Вот бы хохма была. Да?

У гоблина тут же испортилось настроение.

— Чего глумишься, законный? Ты вон стволом да ксивой жив, а я только мастью воровской. Начальник, будь человеком. Бумагу дай.

— То есть второй раз оказаться в подобной неловкой ситуации вы не желаете? — сказал Мишка, положил заявление гоблина вне пределов его досягаемости и как бы между делом взял со стола ножницы.

— Думал, в больничку попал, а тут трюмилово какое-то! — жалобно возопил гоблин. — Что ж ты мне, законный, вилы-то такие выкатил? За что нам, добрым гоблам, так на этом свете жить горестно?

— Да вы не переживайте. — Сказал Мишка, испытывая в глубине души легкое неудобство от собственного нахальства. — Пронесло ведь. ПОКА.

На Изыруука больно было смотреть.

— Законный, да мне и сказать-то нечего. Думаешь, если бы кто-то залетный был, я бы сам с него не спросил? Да ведь не было чужих, отвечаю. Свои были. Впятером шпилились.