Неделю спустяблины, сковородки, фастфуды, толпы посетителей и все, к чему мы с Борисомпривыкли в Москве, было далеко, в десятках километров, в нескольких часах пути.Тишину, царившую вокруг маленького прозрачного озера, нарушали разве чтогрузовики, время от времени проезжающие по пролегавшей неподалеку дороге. Надругом берегу водоема виднелись крохотные фигурки рыбаков. Кроме нас, моих иБориных родителей, это были единственные люди на всю округу.

На следующий жедень после разоблачения и примирения в блинной Овсянкин потащил меня знакомитьсо своей семьей. Признаюсь, что особенной охоты идти в гости не было.Стеснялась, конечно. Думала, не понравлюсь. Да и о чем разговаривать состариками (ведь сорок лет – это уже такой дряхлый возраст)?

Встреча вышланеожиданно радушной. Оказалось, что с Бориными родителями можно говорить прочто угодно: они были даже более современными людьми, чем мои одноклассники! Ауж еды‑то настряпали… Тут я поняла, в кого у Бори увлечение блинами иготовкой! Слово за слово, кусочек за кусочком – к десяти вечера, когда уженачали звонить из дому, я едва оторвалась от табуретки. Брюки жали. Обратно яшла, переваливаясь, как волк из мультика.

Конечно, послетакого приема Овсянкиных нельзя было не пригласить к себе. Я снова почему‑топредполагала, что маме не понравится мой кавалер, но она как будто бы дажевыдохнула с облегчением, увидев Бориса и узнав, что он блинопек. Наверное,опять что‑то там навыдумывала себе и теперь поняла, что это не так… Папетоже Борины родители понравились. В общем, стали дружить семьями. Выразиласьэта дружба в том, что Овсянкины – они оказались еще и любителями туризма – вближайшие выходные предложили совместную вылазку на природу.

Теперь Борин папавозился с костром, остальные взрослые купались, а мы с моим пупсикомнаслаждались уединением и беседовали о важных вещах. Боря лежал на спине, грелпузо, улыбался, жмурился на солнце, как сытый кот, и одной рукой держал закроссовку меня, сидящую рядом: наверное, чтобы не убежала.

– Ну как? Нурасскажи! Ну пожалуйста! – канючила я.

– М‑м‑м‑м‑м‑м! –лениво замычал кавалер.

– Боречка, нуя прошу! Мне же так интересно!

Овсянкинзаулыбался еще сильнее.

– Ну,началось все с того, что я увидел тебя на той кухне!

– Это я знаю!А дальше! Как ты оказался на киностудии?

– Пришелсреди статистов, как и ты. Предварительно послал одну девчонку из блиннойпоговорить с твоей подругой, выяснить о тебе побольше. Узнал, что высобираетесь сниматься в массовке. Понял, что тебя интересуют только крутые изнаменитые. Ну, и решил притвориться артистом…

– Обманщик! –Я пихнула его в бок. Беззлобно, скорее, игриво.

– Пошликупаться, – неожиданно сменил тему Борис.

Пожалуй, это былодельное предложение. Я полезла в палатку, чтобы надеть купальник, и появиласьоттуда десять минут спустя в голубом бикини… и с весьма недовольнойфизиономией!

– Боря, апочему в рюкзаке всего один купальник? Я же брала два! И где фиолетовыйсарафан? Маечка с желтым цветком? Пелерина? Зеленые шортики? Платье в горох?..

– Я всевыложил, – спокойно отозвался кавалер. – И глянцевый журнал, которыйты пыталась запихнуть, тоже не взял. Зачем нам тащить такую тяжесть?

– Что‑о‑о‑о?!Хочешь сказать, что оставил дома всю мою одежду? Получается, я зависну тут надва дня всего с одним платьем, так, что ли?

– Ты что,собралась на прием к английской королеве? – буркнул Овсянкин. – Передкем тут красоваться?

– К примеру,перед тобой.

Боря сел,потянулся. Мой ответ явно был ему по душе, но, кажется, относительно шмоток унего имелось отдельное мнение.

– Ну, наряды– это, конечно, круто… Только вот, если помнишь, когда я тебя увидел первый рази запал, ты была в гуддэевской униформе, ненакрашенная и с конским хвостом. Такчто меня, как видишь, интересует подарок, а не обертка…

– Это яподарок?

– А то какже…

Комплиментмгновенно разогнал мою обиду. В самом деле, зачем таскать за собой все этобарахло, если и без него я – подарок?..

– Чем меньшевещей, тем свободнее человек, – заметил Борис. – Ты так не считаешь?

Пожалуй, в егословах было зерно истины…

– Ладно, таки быть, прощаю! Особенно за журнал. Я уже и сама тут подумала, что напрасно еговзяла. Последнее время мне как‑то скучно стало читать глянец… А что, я вгуддэевской форме и правда смотрелась не отвратительно?

– Нет, конечно!По‑моему, в «Солнышке» форма уродливей…

– А по‑моему,гуддэевская хуже!.. Кстати, знаешь, я после того раза решила придумать своюсобственную униформу для воображаемого ресторана!

– Ну и как?

– Нормально.Показать?

Боря кивнул. Яповторно сгоняла в палатку и вернулась с тетрадью, с которой в последнее времяне расставалась. Здесь были все мои зарисовки: и одежда для продвигательницыпельменей, и униформа для работников общепита, и улучшенное платье цвета фуксиив нескольких вариантах, и наряды для свиданий…

– Вот этоклассное, сама его надела бы!.. Вот тоже ничего… А это так себе, –комментировала я свои творения. – А как тебе такое? Очень клевое, по‑моему!Носить его, конечно, невозможно, но идея…

Овсянкин послушносмотрел на картинки, но было ясно, что делает он это скорее из вежливости, чемиз интереса.

– А мнеможно глянуть? – раздался неожиданно голос за спиной.

Борина мама!Надежда Ильинична. И как это она сумела подкрасться?

– Это простомои рисунки…

– Эскизыодежды!

– Ну да…

– И давно тырисуешь, Ульяна?

– Ну как‑то…Не знаю… – Интерес к моим наброскам взрослого человека сразу смутилменя. – Я рисовать‑то ведь не училась. Так, увлекаюсь последнеевремя… Наряды люблю…

– Она еще иплатья переделывает старые! – добавил мой бойфренд.

– Всего одно‑единственное!

– Сначалаодно, потом другое… – улыбнулась Борина мама, продолжая листатьтетрадку. – А ведь у тебя настоящий талант, Уля!

– У меня?!

Ну и ну. Никогдане считала себя талантливой. Красивой, модной, яркой – это да. Но талантливой!Даже странно слышать это слово применительно к себе.

– Ты недумала о том, чтобы стать дизайнером?

Я отрицательнопомотала головой.

– Почему? –продолжала Борина мама. – А куда собираешься поступать?