— Маса, не балуйся, кусай! Облизы лозку. Посмотли, как Миса холосо касу кусает.

В конце концов блюдце каши всей компанией одолели.

— Инусь, пойдем в магазин, папа придет поздно, а у нас нет ни хлеба, ни молока.

— А ты мне купис конфетку?

— Конечно, куплю…

В переулке как никогда многолюдно, все переговариваются приглушенными голосами, плачут, из установленных повсюду репродукторов звучит траурная музыка.

— Мамочка, сегодня плазник? Ты мне салик купис?

— Нет, милая… сегодня шариков не продают. Дай-ка мне ручку и иди рядышком. Сегодня не праздник, а… наоборот.

— Что такое — наоболот?

— Тише, дружочек.

Продавщица Любочка рыдала на прилавке, обхватив руками голову в белом колпачке. Вытерла слезы рукавом, подала два батона, буханку черного и от себя протянула Инусе булочку с вареньем:

— Кушай, моя деточка. Крошечка ты моя!

В молочном обычно проворная, приветливая Марья Ивановна сегодня, будто неживая, через силу выставляла на прилавок бутылки с молоком, кефиром, ряженкой и шептала вслед каждому покупателю: «Бедные вы мои». Увидела их с Инусей, перевела печальный взгляд с огромного живота, на котором давно не сходится приталенное зимнее пальто, на маленькую девочку в серой кроличьей шубке и горько заплакала:

— Бедные вы мои! Как же вы теперь жить-то без него будете?

Леня не пришел ни в семь, ни в восемь. В половине девятого догадался позвонить — в министерстве митинг, надолго. Как было не расплакаться? Лени нет, у соседей тоже митинг на работе, Пелагея, прихватив шестилетнего Вовку, умчалась во двор, на лавочку, рыдать с соседками. Конечно, всенародное горе, только надо думать прежде всего о живых! Почему никого не волнует, что в пустой, такой темной в холодный мартовский вечер квартире остались совсем одни беспомощная женщина, у которой с минуты на минуту могут начаться схватки, и ребенок двух с половиной лет?

— Отчего сегодня все плакают? — Инуся смотрела снизу вверх очень серьезно. Бархатные глазки такие умненькие.

— Не знаю, милая. Давай Машу с Мишей кормить супом? Уже пора, они, наверное, очень проголодались.

И Миша, и Маша, и плюшевая собачка Булька дружно спали в кроватке вместе с румяной, хорошенькой Инусей. Заплаканная мама тоже задремала, и тут сильно ударил ножкой Женечка. Господи, где же Леня?.. Наконец сквозь мрачные видения и тупую боль в спине послышался долгожданный шепот:

— Нин, ты уже спишь, что ли?

— Нет. Дай-ка мне руку, я встану… Лень, послушай, мне кажется, Женечка может родиться сегодня.

Бесчувственный муж посмотрел так, как будто его ненормальная жена только одна и виновата в том, что ребенок родится именно сегодня.

— Поклянись мне, Леня, что ты не оставишь Инусю! На Пелагею я уже не надеюсь, она теперь не усидит дома, целые дни будет болтать на улице.

— Мне же на работу.

— Умоляю тебя, Леня! Девочка не может быть одна!

В два часа ночи, взъерошенный, испуганный, Леня дрожащей рукой набрал номер скорой помощи и начал поспешно одеваться.

— Нет, со мной не езди, я сама! Оставайся с Инусей. Мне так спокойнее.

В роддоме врачи, очевидно, тоже были не в себе, потрясенные смертью товарища Сталина, потому что после отчаянного детского крика объявили измученной роженице: мамаша, у вас девочка!.. Как девочка? Не может быть!

Крошечное создание хмурило белесые бровки точно так, как Леня, когда сердится, и исчезли все сомнения: ах ты наша Женечка! Нам бы с тобой только поскорее вернуться домой…

Дома ожидало страшное известие: девятого марта, в день похорон товарища Сталина, в давке на Трубной площади погибла несчастная, глупая Поля вместе с домработницей из восьмой квартиры.

Глава пятая

1

Девочки спали, каждая на своем краю тахты и каждая на свой манер: Инуся, спрятав носик под одеяло, Женечка привольно раскинув на подушке худенькие ручки. Какие же они стали большие! И такие разные…

Поплотнее задернув шторы, чтобы весеннее солнце не разбудило девчонок слишком рано, и поправив ширму, отделяющую маленьких от взрослых, она на цыпочках поскакала к освещенному настольной лампой и так неудобно теперь задвинутому в угол, к двери, столу. Но Лене же необходимо место, чтобы заниматься по ночам.

Осоловевший после вечерних лекций в своем Станкоинструментальном институте, он уже немножко пришел в себя — с удовольствием попивал чаек.

— Ты должен серьезно поговорить с Женечкой! Ты единственный, кого она боится, я уже не справляюсь с ней.

— Ну и чего опять случилось-то?

— Мы с Инусей сегодня два часа разыскивали Женю по всем окрестным дворам. Представляешь, какой ужас? Наша разбойница забралась на дерево и вместе с какими-то чумазыми мальчишками с большим увлечением стреляла из рогатки в голубей. Я думала, Ленечка, у меня будет разрыв сердца, когда увидела Женю на дереве!

Леня чересчур снисходителен к Женькиным проделкам — только хмыкнул в ответ. Бессердечного отца ничуть не взволновало, что его пятилетняя дочь могла упасть с дерева, разбиться насмерть или на всю жизнь остаться инвалидом.

— Я замучилась с Женечкой! Все-таки ей надо было родиться мальчишкой. В кого она у нас такая озорница? Может быть, в тебя?

— Не, я смирный был парнишка. Не иначе, Жека в деда пошла. В папашу моего, Ивана Прохорыча. Вот был черт в ступе!

Упоминание о «папаше» очень удивило: обычно Леня упорно отмалчивается, если спросишь его об отце. В отличие от большинства людей Леня вообще не любит предаваться воспоминаниям о прошлом, он живет исключительно будущим.

— Что это значит «черт в ступе»? Объясни, пожалуйста.

— Вот с матерью моей познакомишься, она тебе все и доложит.

— И когда это будет?

Кажется, она опять наступила на «любимую мозоль»: невозмутимый, непробиваемый, Леня нахмурился: «Не знаю. Освобожусь, съездим!» — с заметным раздражением бросил сахарные щипчики, отодвинул недопитый стакан и потянулся к рулону со своими проклятыми чертежами.

— Лень! — Она хотела всего лишь обсудить Женино поведение, а помешанный на очередной диссертации Леня, видимо, решил, что жена требует немедленно отправиться в Переславль, и разорался шепотом прямо в лицо:

— Не так это просто тащиться туда с детьми и барахлом! Учти, жрать там нечего! Так что и продукты придется переть на себе!

Выслушивать все эти бесконечные отговорки, честное слово, не выдерживающие никакой критики, порядком надоело. Как только не стыдно? Не видел мать почти двадцать лет!

— Знаешь что, Лень, если бы ты захотел, так давно бы съездили! Раз уж Катерина Алексеевна не может бросить своих кур и гусей и приехать к нам, то мы должны были сделать это сами. По крайней мере, лет десять назад. Всего-то сто тридцать километров. Я посмотрела по карте.

— По