Так в обозе элитного казачьего полка появилась новенькая, окрашенная в защитный цвет двуколка и, как приложение к ней, — пара сытых выносливых меринов неведомой немецкой породы.

— Двуколка — это хорошо, — довольно потирал руки «дядька» Еремеев.

Послал Дутов письмо и оренбургскому вице-губернатору Пушкину с просьбой подтвердить его права на потомственное дворянство — очень уж хотелось Александру Ильичу потешить душу, приятно пощекотать самолюбие, — в чем, в чем, а в этом он никак не мог себе отказать. Вице-губернатор с великой русской фамилией прислал в ответ нужную бумагу, в которой охарактеризовал командира Оренбургского полка самыми лестными словами — похоже, вылил на него все запасы губернского канцелярского елея. Дутов засиял, как новенький целковый.

Тем временем в расположении полка неожиданно появилась собака — смышленая, с крупным телом и большими лапами, очень похожая на овчарку. Удивленные казаки, — там, где шли бои, собак не было, они убегали, напутанные стрельбой, ошалев от запаха крови и горелого пироксилина, — попытались подманить пса куском хлеба, но тот, даже не глянув на хлеб, отбежал от них на безопасное расстояние.

Шею пса обтягивал кожаный ремень, под который было что-то подсунуто — то ли конверт какой, то ли кошелек.

— А ведь пес этот — почтальон, — догадался Бембеев и потянулся к карабину.

Пес это движение засек, шарахнулся в сторону.

— Циркач, — задумчиво проговорил Бембеев. — Надо бы за этим псом последить. Он в наших окопах обязательно появится.

— Ты так думаешь? — засомневался Удалов.

— Уверен.

— Может, действительно его лучше шлепнуть?

— Можно и шлепнуть, но вначале надо посмотреть, что за почту он носит.

Пес тем временем мелькнул рыжей спиной на старой нескошенной меже, невольно вызывающей в хозяйственном человека ощущение досады и глухой тоски — разве можно бросать землю? Потом он вымахнул на плешину, затормозил на несколько мгновений, осматриваясь, — ему, как толковому вояке, надо было сориентироваться, — сделал длинный прыжок и исчез.

Бембеев озадаченно почесал пальцами нос, сплюнул себе под ноги.

— Чего плюешься, земеля? — спросил Удалов.

— Думаю, как бы его перехватить. Чую, шмыганье этого пса туда-сюда нам добра не принесет.

Удалов вытянул голову и приложил к уху свою твердую, в наростах мозолей ладонь.

— Слышишь?

— Чего? — калмык тоже вытянул голову.

— А ты послушай…

Серый плотный воздух сухо потрескивал, словно где-то горел большой костер, стреляя сухими сучками. В недалеком, разбитом снарядами лесочке ворона пыталась расправиться с сосновой шишкой, стараясь вышелушить клювом семена, но ничего у нее не получалась, и ворона досадливо крякала. Других звуков не было.

— Слышишь? — вновь спросил Удалов.

Где-то далеко, за полями, раздался крик петуха.

— Петух прокричал, — сказал калмык.

— А что это значит?

— Что?

— Что нас выручит деревня.

— Каким образом? — вид Бембеева сделался задумчивым, будто он в слабом крике том засек нечто такое, что позволит ему разгадать тайну бытия. — Петух, петух… Извини, не могу скумекать… — калмык стукнул себя пальцем по лбу.

— В румынских деревнях полно скота разного, а коли есть скот — значит, есть и собаки.

Калмык блеснул чистыми ровными зубами, обрадованно хлопнул Удалова по плечу:

— Молодец, земеля! Не пальцем сделан!

— Ну что, проведем операцию по поимке вражеского лазутчика? — Удалов с азартом потер руки, будто заглянул в прорезь прицела. — А?

— Не лазутчика, а обычного связного, — поправил его калмык, — а это класс поменьше.

В деревне стояли коноводы, расположились два штаба — стрелкового полка и дутовский, в избах на окраине разместился комендантский взвод, еще жили музыканты и отделение пулеметчиков.

Командиру казачьего полка Дутову отвели место в середине деревни — в отдельном флигеле со светлыми большими окнами, полном звонких сверчков, — ночью эти маленькие скрипучие музыканты голосили так, что невозможно было спать. Еремеев, видя, как мается «Их высокоблагородие», предложил съехать из флигеля, переместиться в хату с меньшим количеством «оркестрантов», и сказал, что уже подобрал справную чистую избенку, но Дутов отказался. Сказал:

— И так сойдет.

— Ваше высокоблагородие, там — ни сверчков, ни клопов, ни тараканов — никакой пакости нет. Очень уж хозяйка-румынка чистоплотная. Нашим бабам у нее поучиться надо. Давайте переедем, а?

Дутов был категоричен:

— Нет!

Еремеев поджал губы, — сделал вид, что обиделся. Но Дутов если принимал какое-то решение, то редко отступал от него, переубедить его было очень непросто, это Еремеев тоже знал и с сожалеющим вздохом отстал от командира полка.

Калмык и Удалов, стараясь не попадаться на глаза начальству, прочесали деревню от края до края, присматриваясь к населению и справным румынским дворам. Отметили, что больше всего псов колготилось около полковой кухни — там и светло, и тепло, и сытно, — самое лучшее место при постылой собачьей жизни. Понаблюдав малость за сворой, вожделенно поглядывающей на закопченный котел, они отметили, что для задуманного дела лучше всего подойдет крупная лобастая сука с темной спиной и желтыми, как у совы глазами. Вокруг нее расположилось три здоровенных лохматых кобеля — явно ждали, когда сука снизойдет до них и одарит любовью.

— Ну как? — приподняв бровь, спросил калмык у напарника.

— По-моему, очень даже.

— Как будем ее ловить?

— Просто. Как? На кусок хлеба.

— Убежит ведь — хрен догоним.

— Не убежит, — уверенно произнес Удалов.

Он цапнул себя за сидор, висевший на спине, — как всякий опытный вояка, Удалов знал, что в холодном опостылевшем окопе часто бывает нечего кинуть себе на зуб, поэтому всегда таскал с собою полбуханки хлеба.

— По-моему, здешние псы получают каждый день на кухне по куску мяса, — глядя на собак, задумчиво проговорил калмык, — и на хлеб даже морду не повернут…

— Посмотрим, — голос у Удалова по-прежнему оставался уверенным. — Они не генералы, чтобы только мясо жрать. А потом, Африкан, я один собачий наговор знаю, набормочу им, так они за мной всей стаей понесутся вприпрыжку.

— Неужто? — с сомнением поглядел Бембеев на напарника.

— Да-да, — подтвердил Удалов.

Он достал из сидора кусок хлеба, поплевал на него, затем что-то тихо произнес, — всего несколько слов, Бембеев даже не расслышал их, а сука покорно поднялась и пошла к Удалову. Окружавшие ее псы поспешно вскочили, ринулись было вслед за ней, но Удалов коротким движением руки отсек их. Они картинно застыли в пятнадцати метрах от людей.