– Завтра! – крикнула Дэннер из-за закрытой двери соседней кабинки. – Ты поняла?

Эмма все поняла. Там и тогда, стоя перед хихикающими девчонками, она от всей души пожелала, чтобы «завтра» никогда не наступило.

На перемене все разговаривали о ее невидимой подруге и называли ее чокнутой. Все, кроме Лауры Пелсингер, которая оказалась на качелях рядом с ней.

– А я не думаю, что ты чокнутая, – сказала Лаура.

– Спасибо, – отозвалась Эмма.

– Я знаю сумасшедших людей, вроде моей тети Линн. Вот она действительно чокнутая.

– Ох, – только и сказала Эмма.

– Мама собирается забрать меня после уроков. Мы поедем в кафе-мороженое. Она сказала, что я могу взять с собой подругу. Хочешь с нами? А потом заглянем ко мне домой. Моя собака недавно ощенилась, и щенки такие мягкие и забавные.

– Спасибо, но я не могу, – сказала Эмма. Ее сердце гулко стучало в груди. На самом деле, ей хотелось согласиться. Ее очень редко куда-то приглашали, и она любила собак, даже хотела получить щенка. Но она помнила слова Дэннер.

Утром на следующий день в школе состоялось срочное собрание, на котором присутствовали все ученики. Директор сказал, что на Ридж-роуд недалеко от того самого кафе произошла ужасная автомобильная авария, и Лауру Пелсингер эвакуировали на вертолете в детскую клинику в Бостоне. Директор сообщил, что она не сможет вернуться в школу до конца учебного года, и попросил каждый класс подготовить свою открытку с пожеланиями здоровья, чтобы отправить ей в больницу.

Нервно сжимая и разжимая кулаки, Эмма прижалась лицом к окну и позвала:

– Папа!

Но он уже стал отъезжать от дома. Он громко включил радио, настроенное на рок-н-ролл. Эмма услышала гитарные аккорды, грохот басов и барабанов.

Эмма прижалась носом к оконному стеклу и вообразила отметины, которые он оставил, как будто ее нос превратился в карту с линиями широты и долготы. Она открыла рот для нового оклика и прикоснулась кончиком языка к краю жалюзи – металлический вкус такой острый, что она отдернула язык, но потом заставила себя лизнуть снова. Еще один, два, три раза. Она смотрела, как задние фонари папиного автомобиля исчезали во тьме.

– Папа! – закричала она, на этот раз гораздо громче, обеспокоенная мыслью о том, что Дэннер знает о каком-то страшном событии, которое может произойти с ее отцом. Возможно, он станет инвалидом, как Лаура и ее мама. – Остановись!

В комнате включился свет. Она повернулась, моргая от внезапного перепада яркости, и увидела в дверях свою мать.

– В чем дело, Эмма? – спросила Тесс.

– Куда уехал папа?

– Уехал?

Ее мать подошла к окну, выглянула на улицу и нахмурилась при виде пустого места на стоянке «Блейзера».

– Куда он собрался, мама?

– Не знаю, малышка.

– Я думаю, может случиться что-то плохое. Вот почему Дэннер разбудила меня. Думаю, я должна была остановить его.

Мама обняла Эмму и начала укачивать ее, словно маленькую девочку. Ее мама только что вышла из душа. Ее волосы до сих пор были влажные, а кожа сырая и теплая.

– Хочешь горячего какао, милая?

– Со взбитыми сливками? – спросила Эмма, улыбаясь в мамину ночную рубашку с цветочным узором. От нее пахло мылом и солнечным светом, если свет вообще может чем-то пахнуть.

– Да, со взбитым кремом.

– А Дэннер можно с нами?

– Конечно. Я надеялась, что она придет. Думаю, нам с Дэннер пора поговорить.

Во время поездки на озеро Генри вспомнил, как помогал Сьюзи растягивать холсты для девяти картин о лосях. Она выглядела нервной и взбудораженной, как обычно бывало, когда она принималась за новый проект. Когда Сьюзи бралась за новую работу, то была зачарована ею. Она могла целыми сутками обходиться без сна, существуя на сигаретах, черном кофе и конфетках «M&M» с арахисом, которые она называла идеальной едой.

– Ты получаешь белок, сахар, углеводы и краситель E 40; что еще тебе нужно для жизни?

Кроме того, она была взбудоражена из-за их последней миссии: вчера ночью они проникли в архивные помещения Секстонского колледжа, чтобы уничтожить любые свидетельства своего обучения там. Сьюзи считала это важным делом, потому что они начинали новую жизнь, и пришло время расстаться с любыми свидетельствами того, кем они были раньше.

– Вот дерьмо. Они включили все письма Берусси к декану в приложение к моему диплому, – сказала Сьюзи, оторвав взгляд от толстой папки. Уинни и Тесс старались стереть любые записи на компьютере, а Сьюзи и Генри извлекали машинописные копии из огромного хранилища в архивных шкафах.

– Послушайте, – сказала Сьюзи и откашлялась. Потом она заговорила низким, скрежещущим голосом с акцентом профессора Берусси, выходца из Бронкса: – «Сьюзен Пирс явно пребывает в состоянии эмоционального расстройства, но что более важно, она не имеет нравственных ориентиров. Она не испытывает угрызений совести из-за актов вандализма, которые она предпринимала в кампусе вместе с членами своей группы. Ее нарциссизм и жажда величия являются четкими симптомами расстройства личности. Я считаю, что она представляет угрозу для нашего сообщества, и рекомендую полную психологическую экспертизу на предмет возможности ее исключения из колледжа в случае неблагоприятного результата».

– Жажда величия? – повторила Сьюзи собственным голосом. – Вы можете поверить этому помпезному ублюдку? – Она швырнула пачку бумаг на пол.

Уинни положила руку на ее запястье:

– Теперь это не имеет значения.

– Чертовски верно, – согласилась Сьюзи.

– Мы пригвоздили его, – сказала Уинни.

– Подлый крысенок, – пробормотала Сьюзи и пнула кучу бумаг, разбросанных по полу.

Генри помог ей повесить девять холстов на стене за кроватью, где она спала вместе с Уинни. Сьюзи то и дело бормотала «жажда величия» или «расстройство личности», сердито мотала головой и возвращалась к своему занятию. Она откинула матрас, расстелила защитную подкладку и приступила к работе, смешивая краски в кухонных тарелках и наполняя хижину едким запахом скипидара. Лишь после того как она на самом деле приступила к работе над картиной, то как будто забыла свою ярость из-за писем Берусси.

Сьюзи вставала на стул, чтобы работать над верхним рядом холстов: головой, шеей и широкой спиной лося. Она намечала их коричневыми линиями, крестиками и ноликами, словно играла в крестики-нолики на безразмерной поверхности.

Следующие три дня и ночи все остальные смотрели, как Сьюзи создавала лося на холсте, смешивая волосы, пепел и песок с красками, которые она наносила кистью, пальцами, ножом и вилкой. Она писала слова на бумажном пакете, потом отрывала куски, жевала их в кашицу и тоже добавляла в краску.