— Так не бывает, — говорил он тихо, вытянув руку, которая серебрилась и трепетала, как крыло. — Так не бывает. Это воображение мысли.

Но мысль совершила кульбит и спросила его, глядя прямо в лицо: «Но разве не все равно, если это есть и ты это видишь?» И он сказал мысли, смотрящей ему в зрачки: «Все равно».

Собака подняла голову и лизнула ему щеку. Мальчик застеснялся этой собачьей ласки, ему хотелось это объяснить собаке, сказать ей, что, конечно, он благодарен ей за любовь, но не стоит так уж к нему относиться. Мало ли что может еще случиться? Человека надо проверять на долгом отрезке времени, а не на маленьком поступке. Ему стало больно от собственной неуверенности в завтрашней жизни. Что будет с ними со всеми? С мамой и папой? С ним и Диной? С этой девочкой, которой показалось, что она хочет умереть, тогда как ничто живое этого не хочет. Жизнь хочет жить. Она сопротивляется до последнего умиранию. И это правильно! Нет ничего вкуснее жизни. Но в этот миг, когда мерцает Мицар над старухой-сосной, одни люди убивают других по команде третьих, кто-то тонет, кто-то теряет сознание, и так было, и есть, и будет. И нет на свете никого более беззащитного, чем человек, который рождается, чтоб умереть. И мальчик заплакал, а Мицар смеялся, а девочка не могла уснуть, потому что внутри нее, не спросясь разрешения, вдруг лопнула почка, и она решила, что всю свою жизнь она будет защищать этого мальчика, хотя он ей на фиг не нужен. И сердце ее плавилось горячим соком от счастья. Собака тявкнула и слизнула мальчишечьи слезы. Он обнял ее голову, вдыхая запах псины. Странно, но он рождал надежду.

Мицар совсем опустился и подмигнул мальчику, как своему. Как бы сказала девочка?

Рацим лацрем, а идюл илхырд.

Собака подняла голову и тихонько подвыла Мицару. Она снова была в семье, и она всех любила. И только ее счастье было без всяких яких.