— Доброе утро, господин Шерман, — первой сказала она и голову чуть наклонила.

Реакция не заставила себя ждать:

— Кровь Христова, госпожа…

— … Господин, — поправила его девушка. — Господин Айфорд.

Мужчина глядел на нее со смесью удивления и растерянности, и девушке было приятно вызвать у него эти чувства. Согнать маску спокойствия, невозмутимости с красивого, обычно чуть насмешливого лица…

— Что все это означит? — окинул он ее быстрым взглядом. Прошелся от личика с чуть вздернутым подбородком до ножек в чулках, приятно очерченных от лодыжек до бедер. — Что за неожиданный маскарад?

— Не маскарад, господин Шерман, — необходимость, — снова поправила его девушка. — Шерсть сама себя не продаст.

Бенсон шумно выдохнул, привлекая внимание, и Аделия, одарив его взглядом, сжала губы: спорить с Бенсоном в сотый раз кряду ей не хотелось. Подустала от этого…

А вот Шерману управляющий сразу пожаловался:

— Я говорил госпоже, что коли хозяин сам не возьмется за дело, я все сделаю сам, но она ни в какую. Вбила в голову, что отправится с нами… переодевшись…

Аделия предостерегающе сузила карие глаза, так и дала бы ему хорошенько. Что он себе позволяет, да еще при этом мужчине?

— Берешься судить свою госпожу? — осведомилась с угрозой в голосе. — Полагаешь, тебе не найдется замены?

Бенсон полной грудью втянул воздух, намереваясь дать должный отпор, даже на Шермана глянул: мол, если бы только меня не принудили… если бы только я волен был поступать, как хочу…

— Ну-ну, — примирительно произнес Коллум, не дав ему раскрыть рта, — уверен, ваш управляющий просто погорячился и просит прощения. — Он замолчал в ожидании.

И Бенсон, с трудом шевеля неподатливым языком, почти прошептал:

— Простите меня, госпожа.

— Вообще-то «господин Айфорд», — поправила его девушка, — смирись с таким положением и называй меня соответственно.

— Да, госпож… дин.

— Славно, — сказала Аделия и отвернулась от протестующего всем видом слуги. — В таком случае, в путь! Даст бог, доберемся до гостиницы засветло.

Шерман помедлил, никак не решаясь дать отмашку к отправке, все глядел на Аделию, якобы этого не замечавшую.

Наконец, он решился, и обоз тронулся; пристроившись подле девушки, он спросил:

— Вы уверены, что хотите отправиться с нами? Путь неблизкий. Весь день в седле… в вашем-то положении… Благоразумно ли это?

— Если вы о дитя в моем чреве, то не волнуйтесь: оно чувствует себя превосходно.

— Ваш супруг… коли узнает об этом, будет весьма недоволен…

— Уверена, ему все равно, — кинула девушка с горькой усмешкой. И сразу же осеклась: не стоило откровенничать с Шерманом. Только не с ним… — Он не узнает, — добавила тут же. — Если только вы ему не расскажете.

— К чему бы мне это? Ваш муж, уж простите за прямоту, никогда мне не нравился.

Как и мне, хотелось отозваться Аделии, но она вовремя прикусила язык.

— Что ж, имеете полное право, — наконец сказала она. — Некоторые, — она вскользь поглядела на спутника, — просто не нравятся, без всякой причины.

Он выгнул в привычной манере черную бровь, усмехнулся.

— И чем эти «некоторые» заслужили такую немилость? — осведомился при этом. — Не тем ли подчас, что делают доброе дело, которое остается неоцененным?

Разговор неожиданно стал слишком личным — Аделия этого не планировала, и сердце её предательски зачастило в груди.

В присутствии Шермана с ним частенько это случалось…

А он, верно, решив, что ее молчание дает ему право сыпать вопросами, снова спросил:

— Не сочтите за дерзость, госпожа Айфорд, но что случилось между вами с супругом? Отчего он отправил вас… в положении… в Айфорд-мэнор, лишенный каких-либо удобств, и даже не озаботился содержанием?

— Вам почем это знать? — не выдержала Аделия. — Он заботится обо мне.

Шерман улыбнулся ей как ребенку.

— Давайте обойдемся без лжи, — попросил просто. — Будь то действительно так, вы не ехали бы сейчас в этом обозе, переодевшись мальчишкой. К тому же, я полагал, некие обстоятельства позволяют нам быть откровенней друг с другом…

Сердце продолжало частить, и девушку бросило в жар.

«Некие обстоятельства»…

Вот, значит, как он называет ту ночь.

— Если вы о той ночи… — сказала она, — если вы о тех обстоятельствах… тогда я, если вам будет угодно, не хотела бы впредь о них вспоминать.

Шерман с интересом на нее поглядел, казалось, хотел прочитать мысли в ее голове — к счастью, не мог. Только этого ей не хватало…

И сказал:

— Мне казалось, все разрешилось тогда к нашему обоюдному удовольствию. Разве нет?

Удовольствию…

Она давно позабыла, что значило это слово.

Удовольствий в ее жизни было немного: марципаны… одно единственное соитие, обернувшееся в итоге бедой, а теперь — мыловарня.

— Не понимаю, о чем вы, — кинула она резко и отвернулась.

А Шерман возьми и скажи:

— Мне хотелось бы думать, что мы с вами друзья, госпожа Айфорд. Что обстоятельства, столь ненавистные вам, сблизили нас хоть немного…

— Друзья?! — вскинулась девушка. — Почему вы решили такое? Весь Ланкашир гадает о том, не ваш ли ребенок зачат в моем чреве — я сделалась притчею во языцах — и все благодаря вашему папеньке, а вы говорите о дружбе. Немыслимо!

Они замолчали на какое-то время: ноздри Аделии трепетали, Коллум казался задумчивым.

— Благодаря вам, и я не избежал ненавистной мне славы, — признался он вдруг. — Сначала мужчинам хотелось узнать, какой я нашел вас, и их скабрезные шутки порядком мне надоели, теперь женщины шепчутся за спиной, что я, как неожиданно выяснилось, оказался недостаточно мужественным и не смог порадовать новобрачную в полной мере.

— Вас задевают подобные слухи? — спросила Аделия. — Если так, вам понятно, насколько и мне они неприятны.

— Мы в одной лодке…

— Не думаю: мужчин судят иначе, чем женщин.

— Поэтому муж суров с вами?

— Я просила не заговаривать со мной о таком.

— Не будь вы беременны, я бы подумал, что Айфорд вам не поверил, но…

— Замолчите.

Аделия повысила голос и закричала бы, будь ее воля, так ее разрывало от негативных эмоций — слушать проклятого Шермана, рассуждающего о ее положении, было мучительнее всего, что случалось с ней за последнее время.

Она тронула бока Артемиды ногами и погнала ее вперед, к первой повозке. С трудом сдержала порыв ускакать далеко-далеко, так, чтобы уже не вернуться… Перечеркнуть эту скверную жизнь.