Последовал четкий кивок головы, а ноги траппера, обутые в промерзлые торбаса, вдруг разом сомкнулись, словно желая вызвать ответный звон невидимых шпор, — и этим жестом Исполатов непроизвольно выдал себя.

— Постойте, вы же… офицер? — догадался Соломин.

Ответ прозвучал даже с вызовом:

— Имел честь быть им.

Очень долго они молчали. Соломин за это время механически разложил на столе десть бумаги, придвинул перо к чернилам.

— Думаю, что составление полицейского протокола не доставит, удовольствия нам обоим. Лучше, если вы изложите обстоятельства убийства своею рукою.

Исполатов стянул с кухлянки хрусткую рубаху из замши и, скомкав, зашвырнул ее в угол. Безо всякого замешательства или волнения он окунул перо в чернильницу.

— Мне будет позволительно писать с двух сторон или же только с одной стороны страницы?

— Это не имеет значения, сударь…

Надсадно царапая тишину, долго скрипело перо. Страницы быстро заполнялись четким, разборчивым почерком. Исполатов сидел вполоборота к Соломину, который обратил внимание на его профиль — резкий профиль, как у римского центуриона. Андрей Петрович подумал, насколько разнообразны бывают русские люди — от добродушного курнофея до пронзительного облика Савонаролы… Закончив писать, Исполатов вздернул пышный рукав кухлянки и посмотрел на часы (блеснуло золото).

— Я не слишком утомил ваше внимание? — спросил он, протягивая Соломину подробное описание убийства. Андрей Петрович бегло перечитал его исповедь.

— Вы не пощадили себя, — заметил он.

— Я и не заслуживаю пощады… от самого себя!

Траппер легко поднялся и, подойдя к окну, продышал на замерзшем стекле круглый глазок.

— Что привлекло там ваше внимание?

— Смотрю, как устроились мои собаки.

— Может, пустить их в сени погреться?

— Упряжке нельзя расслабляться. Я сам не раз спал на снегу и знаю, что это не так уж страшно, тем более для собаки… Не беспокойтесь: завтра утром я откопаю их из-под высоких сугробов, в которых спится лучше, нежели под периной.

Соломин подумал — все ли сделано? Оружие он спрятал, показания записаны самим убийцей… Что дальше?

— Вы с дороги. А у меня, — сказал он, — еще осталось немножко настоящего «мокко». Если угодно, я сварю.

— Не стоит беспокойства, — учтиво поблагодарил траппер. — За эти годы я отвык от кофе.

— Тогда сварю для себя. А вам — чаю.

— Пожалуйста. От чая не откажусь…

В печных трубах уездной канцелярии завывало так, что громыхали вьюшки. За окнами — чернота. Трепетно дымили робкие свечи.

Они сидели за столом.

— Как же это все-таки у вас получилось?

— Это… рок, — глухо отвечал Исполатов.

Соломин поймал себя на грешной мысли, что рад появлению этого человека, разрушившего его постылое одиночество. Сейчас ему было даже неловко перед самим собою за то, что он, блюститель государственной законности, не относится к Исполатову, как к преступнику, а лишь как к милому и приятному собеседнику… Он спросил:

— Простите, а в каком полку вы служили?

— В лейб-гвардии стрелковом батальоне.

— Это батальон императорской фамилии?

— Да, мы квартировали в Царском Селе.

Соломин заинтересовался — насколько справедливы все те легенды, которые ходят об офицерах этого батальона, как о стрелках небывалой меткости.

— Знаете, — отвечал Исполатов, — тут после войны с бурами в Африке англичане на весь мир расхвастались своей меткостью. Тогда слово снайпер и вошло в обиход русского языка. Тут вот у нас в лейб-гвардии стрелковом батальоне все поголовно были отличными снайперами. Но имеющий мускус в кармане не кричит об этом на улице — запах мускуса сам говорит за себя… Не так ли?

Положив на ладонь кусок рафинада, он ударами рукояти ножа ловко раскрошил его на мелкие куски.

— Как же вы оказались на Камчатке?

Вопрос Соломина был, кажется, слишком опрометчив, и траппер ответил не сразу:

— Это тягостная история, сударь. Боюсь, что мой рассказ не доставит вам удовольствия.

Снежная буря куролесила над крышами Петропавловска.

— Не скрою, — сказал Соломин, — вы поставили меня в затруднительное положение. Прошу понять меня правильно: я теперь не знаю, что с вами делать.

— Арестуйте, и это будет самое правильное.

— В том-то и дело, что ваше скромное желание почти неисполнимо. У меня всего четыре казака, и, согласитесь, обременять их, людей занятых и семейных, постоянным несением караула при вашей персоне я не могу… Тюрьмы тоже нет!

Исполатов откровенно рассмеялся:

— Сочувствую вам, сударь, у вас, как говорится, положение хуже губернаторского.

Еще как хуже-то! Вы, наверное, извещены о том, сколь жестоко поступил со мной здешний — цвет общества?

Траппер отозвался с легкой небрежностью:

— Да, кое-что я слышал…

— С тех пор, — горячо подхватил Соломин, — Камчатка живет сама по себе. Стоило мне признать, что диагноз местного врача правилен, как все стало на свои места. Меня никто не тревожит, но и я ни во что не вмешиваюсь.

— Вы не то говорите! — прервал его траппер. — Ничто на свои места не стало. Но если учесть, что торгующей братии на Камчатке раз-два и обчелся, то остальная Камчатка целиком на вашей стороне… Поверьте, я говорю об этом не ради утешения!..

Соломин снова поймал себя на мысли, что невольно испытывает к Исполатову необъяснимую душевную симпатию.

— Скажите, вот вы — охотник, — вы тоже страдали от этой торгующей братии?

— Я? Никогда… Они же меня боятся!

Соломин достал из шкафа бутылку водки.

— Давайте выпьем. Чем черт не шутит, а эта штука иногда отлично снимает напряжение. Только вот с закуской у меня, извините, небогато. Впрочем, однажды в Благовещенске я видел, как заезжие московские артисты запивали водку чаем.

Исполатов вышел на улицу и вернулся с тряпичным свертком. Он развернул его на столе, и Андрей Петрович увидел красиво обжаренный кусок мяса с белыми прожилками жира.

— Баранина?

— Волчатина.

— Вы меня от такого деликатеса избавьте.

— Пищевой консерватизм неоправдан, — поучительно ответил траппер. — Вы попробуйте, и тогда поймете, что мясо волка вкуснее любой баранины. Позвольте, я отрежу своей рукой?

Стаканы сдвинулись (а пурга все бушевала).

— Пока мы еще не выпили, — сказал Соломин, — я хочу сделать вам трезвое предложение. Вот вам комната, смежная с моей, и поживите у меня. А уж весной, когда придет пароход, я арестую вас по всем правилам юридической науки.