Хьюго, который никак не мог взять в толк, что происходит, поддержал Виктора:

— И право, Джонатан, оставайся. Почему бы нам не посидеть вместе, вчетвером: ты, Виктор, Люси и я, — и не поговорить, как бывало раньше?

Однако я покачал головой и ответил в замешательстве:

— Нет-нет… не могу. Я должен идти. Виктор… я очень сожалею, если сказанное мною тебя расстроило. Я должен идти. И все обдумать…

И я, спотыкаясь, вышел из комнаты. Никогда еще не находился я в столь подавленном состоянии, как теперь. Вся сцена заняла не более десяти минут, однако за это время я вызвал гнев Виктора, привел Хьюго в состояние шока и действовал, как мне теперь казалось, подстать глупцу или злодею. Такие вещи прощаются, но они никогда полностью не стираются из памяти. Я ругал себя и старался идти как можно быстрее, словно хотел поскорее убежать от самого дома Виктора. Я шел по скользкой дороге, а над моей головой вихрем кружился снег. И вдруг, несмотря на эту снежную карусель, я увидел в сотне ярдов от себя какую-то фигуру. Она мрачно темнела среди окружавшей меня белизны. Фигура эта возвышалась на вершине стены, окружавшей сад Виктора. Когда я посмотрел туда, человек на стене задвигался, поднялся повыше и встал на колено. Затем он резко перемахнул через стену и упал футов с десяти прямо на землю. Трудно было понять, где его руки, где ноги. Однако, оказавшись на земле, он в тот же миг принял вертикальное положение и, как-то странно скособочившись, побежал вдоль дороги. Он был громаден, и мне стало ясно, что это тот самый человек, которого я видел раньше и чье существование Виктор так настойчиво отрицал. Это странное существо снова следило за домом Виктора.

Я как можно быстрее побежал за ним, выкрикивая на ходу:

— Стойте! Остановитесь же! Я должен с вами поговорить!

Я даже не сообразил, что, кроме нас двоих, вокруг никого не было, и, догони я его сейчас, встреча эта могла бы окончиться для меня плачевно. Он продолжал бежать, хотя и оглядывался на меня через плечо, затем значительно увеличил скорость, что показалось мне чрезвычайно странным, так как для хромого человека он передвигался слишком быстро, к тому же дорога сегодня была очень скользкой.

Если бы кто-то со стороны увидел эту гонку, где оба ее участника — и преследуемый, и преследователь, — неуклюже скользя по мокрой дороге, бежали один за другим через снежный вихрь, он бы нашел ее комичной. На самом же деле мы оба старались изо всех сил: я — поймать его, а он — убежать.

Человек пересек дорогу и побежал в сторону реки. Я следовал за ним. И вдруг снежный вихрь порхнул мне прямо в лицо, да так неожиданно, что на какое-то время ослепил меня. Когда я отер снег с лица, человек исчез, но я знал, куда он ускользнул. Он вернулся на тот самый причал, где я впервые его встретил. Поэтому я пошел вперед по отмели, поднялся на пристань (как раз был отлив) и забрался на причал. Подняв голову и оглядев каменную поверхность дока, я увидел сквозь пелену снега сначала пару ног, затем туловище и, наконец, всю фигуру. Это был мужчина с рюкзаком за спиной. Он стоял ко мне лицом. Пока он подозрительно меня оглядывал, я обратился к нему с вопросом:

— Вы не видели здесь хромого человека?

Из его ответа: «Зачем он вам нужен?» — я заключил, что тот, кого я разыскиваю, находится здесь, однако не хочет, чтобы я его видел.

— Кто он такой? — спросил я. — Как его зовут? Мужчина разглядывал меня через снежную пелену.

— Чего он такого сделал? — поинтересовался мой собеседник.

— Я не знаю, — сказал я. — Но кто же он?

Мы кличем его Обероном, — ответил встречный. — Ну, в шутку, сам понимаешь. Как короля фей.[15]А настоящего его имени мы не знаем. Сам-то он ничего не говорит — слаб на голову. Зато сила у него есть, и делает он все, что ему говорят. Так что его здесь держат, платят ему объедками с общего стола и медяками. Спит он вон в том сарае, а ночью еще стоит на карауле. Но я не пойду туда — его лучше не трогать. По большей части он кроток, как овечка, но бывает, что на него находят приступы ярости, и тогда он становится опасен.

— Я должен поговорить с ним, — сказал я.

— Я ж тебе объясняю — он слаб на голову, ты ничего от него не добьешься. Но если хочешь, иди, он вон там, в том сарае. А я отнесу эти дрова домой.

С этими словами он тяжело побрел по пристани, а оттуда начал подниматься по лестнице на дорогу.

Немного подумав, я пошел к деревянному строению, на которое мне указали как на жилище великана, и толкнул дверь. Площадь этого помещения была футов десять, и использовалось оно под склад. В глубине его почти до крыши были навалены ящики и бочки, справа лежал свернутый кольцами канат и стояла кирка. Слева же расположенный между грудами ящиков маленький коридорчик фута в три шириной вел к свободному месту в конце помещения, где находилось некое подобие кровати. В тусклом свете я увидел скрючившегося человека. Огромная фигура мужчины, которого издевательски прозвали Обероном, вся как-то сжалась. Так сжимается разве что ребенок, решивший спрятаться в шкафу.

Сначала я не мог рассмотреть выражения его лица, но когда, поборов страх, я сделал шаг вперед, то увидел его зубы, обнажившиеся от страха, как это бывает у приматов.

— Эй, парень… человек, — проговорил я, — кем бы ты ни был, ответь мне на один вопрос: почему ты выслеживаешь Виктора Франкенштейна?

Когда я произнес это имя, он вздрогнул, словно от толчка, отчего мне пришлось сделать шаг назад, так как мне показалось, что он хочет на меня напасть. Но он вскоре опять погрузился в апатию и стал издавать какие-то звуки низким, хриплым голосом. Звуки эти походили скорее на урчание, и смысл их уловить было невозможно. И все же мне показалось, что он хочет что-то сказать.

— Ну давай же, — попросил я. — У меня нет желания причинять тебе вред… но я видел тебя в саду мистера Франкенштейна однажды ночью, а сегодня опять видел тебя там, на изгороди. Что тебе от него надо? Что ты там делал?

И тут я рассмотрел его в тусклом свете сарая. Он плакал отчаянно и безнадежно, всхлипывая и растирая по лицу слезы рукавом того самого черного пальто, которое все время носил. И я, относясь к нему с опаской, да и сейчас его побаиваясь, вдруг почувствовал к нему жалость. Мне показалось, что сквозь рыдания и урчание я смог все-таки разобрать одно слово. «Невеста, невеста, невеста», — казалось, твердил он без конца.

Я повторил его слово и вновь обратился к нему с вопросом:

— Невеста? Ты говоришь, невеста? Какая невеста?

Я вдруг с ужасом представил себе, что смерть настигла бедную Элизабет Франкенштейн из-за того, что этому заблудшему существу, которое сидело напротив ее дома и наблюдало за каждым ее шагом, пришло вдруг в голову, что она должна принадлежать ему. Тогда чудовище ворвалось в дом и, столкнувшись с сопротивлением Элизабет, убило и ее, и ребенка, который оказался вместе с ней. Мысль об этом трудно было вынести.