Артиллеристам, чтобы попасть в нас, не хватало разворота ствола, а поворачивать пушку — целое дело. Для этого требовалось время, пусть небольшое, но мы не собирались фрицам его давать. Пока Кибалка загонял в казенник очередной снаряд, я выпустил остаток пулеметного диска. Механик, без команды, в нужную секунду тормознул машину. Снаряд разворотил кусок бруствера, разбросав взрывной волной расчет.

Снова выстрел. Снесло половину щита и согнуло ствол пушки. Рация трещала и шипела, но слова командира роты я разобрал. Не снижая темпа, двигаться вперед.

— Вас понял! — И, бросив наушник Легостаеву, приказал: — Свяжись с Захаровым. Где наш третий танк?

Вмешался Слава Февралев и сказал, что Гришка ушел правее. С отсечного хода сильным взрывом сорвало маскировочную сетку. Мелькали каски убегающих фрицев.

— Щас я вас! — пообещал Кибалка, распаленный удачным уничтожением двух «гадюк».

На этот раз досталось нам. Снаряд ударил в правую часть корпуса, вскрикнул Легостаев, а Кибалка свалился на дно машины. Меня оглушило. Не помню, кричал или пытался кричать Иванову, чтобы он гнал вперед, сколько сможет. Неподвижный танк — мертвый танк. Я выталкивал эту фразу кусочками слов, приходя в себя. Рация молчала. Вылезать наружу, в простреливаемое насквозь пространство между траншеями, было слишком опасно.

Но «тридцатьчетверка» продолжала двигаться. Я окликнул экипаж. Выяснилось, что все живы, а нас рикошетом шмякнула болванка, и снова ранило кусочками брони неудачливого пулеметчика Васю Лаборанта. Вторую линию траншей взяли тоже с ходу. Когда батальон собрался вместе, оказалось, что из двадцати одного танка осталось всего девять или десять. Грише Захарову разбило снарядом колесо и порвало гусеницу, у Степана Хлынова погиб заряжающий.

Нашей машине повезло. Снаряд вмял угол броневого листа и сорвал скобу. Васе досталось два мелких квадратных кусочка брони. Они застряли под кожей. Санинструктор заставил Лаборанта раздеться до пояса и быстро выковырнул их. Смазал раны зеленкой, перевязал и посоветовал отправить раненого в санбат. Легостаев, натерпевшийся страху, просительно смотрел на меня.

— Рацию налаживай, — сказал я. — А ты, Ленька, пулемет глянь.

— Чего глядеть? — завелся сержант. — Опять заклинил, сколько раз говорили…

Я подошел к «тридцатьчетверке» из второй роты, пробитой болванкой насквозь. Из нее извлекли мертвое тело взводного лейтенанта с оторванной рукой. Башнера крепко приложило головой о броню. Забрызганный кровью, ошалевший от удара, он бормотал что-то бессвязное. Из люка несло горелым порохом и кислым запахом крови. Комбат вместе с обоими ротными советовались, кем заменить убывших танкистов. Кого-то нашли, а остальным приказали искать места для укрытий. Возможна контратака противника.

Контратаки не последовало, зато по нам отбомбились «Юнкерсы» в сопровождении истребителей. Один танк перевернуло набок, раскидало колеса и куски гусениц. Двое ребят из экипажа погибли. Еще два танка крепко тряхнуло взрывной волной и контузило экипажи. Приехали ремонтники, большинство машин батальона имели повреждения.

Адъютант комбата ходил между танками и собирал сведения о потерях, которые мы нанесли врагу. Я сообщил, что взвод уничтожил три пушки «семидесятипятки», грузовик и человек двадцать фрицев. В подсчет вмешались Кибалка и Февралев. Перебивая друг друга, увеличили число уничтоженных пушек до пяти, приплюсовали три раздавленных пулеметных гнезда, а немцев, оказывается, мы перебили не меньше полусотни.

— Не завирайтесь, — посоветовал адъютант. — На нашем участке всего шестьдесят убитых фрицев обнаружили.

Долговязого сержанта Кибалку, с красным от мороза и спирта носом, трудно было переспорить. Загибая пальцы, он посоветовал адъютанту пошарить в разбитых блиндажах, где завалено не меньше взвода фашистов. Февралев, обычно серьезный в этих вопросах, поддержал моего башнера и сообщил, что ребята хорошо прострочили из пулеметов грузовик, набитый удирающими фрицами.

— Ну, и где этот грузовик?

— Выбрался кое-как и трупы увез.

Адъютант хмыкнул и ушел. Я заметил, что Февралев хорошо сдружился с Кибалкой. Оба опытные танкисты, с наградами. У них есть чему поучиться остальным. Не нравилось только, что оба после боя крепко выпивали, а глядя на них, прикладывалась и молодежь.

Не буду лицемерить, после жестоких танковых атак люди вылезали из машин, как шальные, отравленные пороховыми газами, контуженные близкими взрывами и ударами по броне. Некоторые заговаривались, с трудом приходя в себя. От сильных сотрясений шла кровь из носа и ушей, но в санбат с такими пустяками ходили редко. И не по причине отчаянного героизма. Просто врачи, следуя своим инструкциям, не слишком обращали внимание на многочисленные сотрясения, поврежденные ушные перепонки и прочие мелочи. Если ран нет и ходить можешь — нечего притворяться.

Лезть с нравоучениями я не пытался. Строго следил, чтобы не хлебали перед боем (верная смерть!), придерживал молодежь после боя, стараясь не оставлять их без присмотра. Восемнадцатилетние мальчишки пьянели быстро, хвалились оружием, лезли в споры, бывали и несчастные случаи. Да и сами ротные, хоть и держались на ногах, но закладывали крепко. Водка помогала не свихнуться, проспать часов шесть подряд и прийти в себя.

Родной город Аркадия Петровича Гайдара, Шепетовку, освободили без нас. Бригада, понесшая большие потери, стояла в обороне. Иногда проводили контратаки, но распутица и бездорожье сковывали действия и наших и немецких войск. Одновременно шло пополнение частей. Мы получали личный состав, танки. Большинство машин пришли из капитального ремонта. В конце февраля бригаду усилили самоходками СУ-85, вооруженными сильными противотанковыми пушками калибра 85 миллиметров. Ходили слухи, что выпускаются новые танки Т-34 с такой же пушкой, но мы получали машины прежнего образца.

Нашей 38-й армией командовал генерал-полковник Москаленко К. С. Конечно, я его и в глаза не видел, как ни разу не видел и командира корпуса. Комбриг, и тот был для нас недосягаемой величиной. Из бригадного начальства опускался вниз (только не в период боев!) получивший подполковника замполит Гаценко. Была у него такая привычка, «поговорить по душам» с офицерами, похлопать по плечу отличившегося бойца. Только в откровения с ним мы не лезли, знали, что сказанная сгоряча фраза может обернуться против тебя.

Двадцать девятого февраля Первый Украинский фронт облетела весть, что тяжело ранен командующий фронтом генерал армии Ватутин Н. Ф., прославившийся в Сталинградской битве. Мы не знали обстоятельств дела, а тем более, что командующего ранили украинские националисты. Мы недавно вступили на Западную Украину, в обстановке толком не разбирались. По-прежнему провозглашались лозунги «Русские и украинцы — братья!», на плакатах изображался усатый украинский крестьянин, обнимавший русского солдата-освободителя. Какие удары в спину ждут нас от «братьев», мы еще не представляли. Несмотря на старания врачей, генерал армии Николай Федорович Ватутин умрет от раны 15 апреля 1944 года.