Конец обеда был скомкан.

— В аэропорту уже ждет самолет, который доставит вас в Турцию. Там, разумеется, встретят, — сухо сообщил швейцарец, коротко поговорив с кем-то по телефону.

— А вы?

— Я лечу в Цюрих. Утром, разумеется.

Он был раздосадован, хотя и хранил привычную невозмутимость.

Однако Костас чувствовал — юристу обидно: личный самолет летит не за ним.

Личный самолет человека…

Впрочем, имя этого человека, как ни странно, до сих пор не было произнесено вслух.

Ни разу.

Даже когда формальности были закончены и они остались с адвокатом наедине.

Мысль эта показалась Костасу интересной. Она вспыхнула в сознании неожиданно и довольно ярко, но быстро погасла.

И немедленно забылась.

Он и теперь не вспомнил об этом, хотя упомянутая персона стремительно приближалась, легко преодолевая небольшое пространство.

В какой-то момент показалось, что высокий, представительный мужчина, поднявшийся навстречу гостю, едва тот переступил порог просторной каюты, торопится заключить его в крепкие, дружеские объятия.

Но произошло нечто смутное, неясное, неуловимое — пролегла какая-то тень.

Планы хозяина расстроились.

Возможно, впрочем, виной тому был гость.

Слишком неловко замешкался он у входа.

Слишком.

Будто именно потому, что не спешил припасть к широкой груди хозяина.

Сойдясь вплотную на середине каюты, они ограничились рукопожатием.

Правда, крепким и подчеркнуто долгим.

— Странное место для встречи. Что, интересно, вами руководило?

— Мной?

— Ах да. Простите. Я и забыл, что руководить — исключительно ваша прерогатива.

— Отнюдь. Есть многое на свете, что руководит мной, порой — вопреки моим желаниям. Я не готов был ответить и потому переспросил. Это старый прием — просто тянул время.

— Я задал трудный вопрос?

— Скорее, многогранный. Что руководило? Прежде всего, разумеется, собственные интересы. С некоторых пор я комфортно чувствую себя в Турции. Это раз. Стремление к полной и абсолютной конфиденциальности. Это два. Желание, наконец, доставить вам некоторое удовольствие, вы его заслужили, — это три.

— И потому Турция, но Эгейская.

— Вы по-прежнему быстро улавливаете суть, Костас. Это радует.

— Вы ждали в гости дебила?

— Дебил остался бы в Бухаресте. Не в тюрьме, возможно, но в соответствующем заведении.

— Ах да. Разумеется. Я ведь должен был начать с благодарности. Виноват. Итак… Примите, досточтимый сэр и прочая… нижайшую признательность покорного слуги.

— Достаточно.

Сказано было мягко.

Голос хозяина вообще обволакивал, струился мягким бархатом, располагающим к открытой дружеской беседе.

Однако Костас вздрогнул.

Хозяин не придал этому значения или по крайней мере сделал вид, что не заметил неловкости.

Выдержав паузу, он спокойно продолжил:

— Прежде всего я должен выразить вам свою признательность, Костас, и принести извинения за то, что втравил в историю — мягко говоря — неприятную. Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что дикий итог экспедиции так же ужаснул и потряс меня, как всех прочих. А быть может — в большей степени. Ибо благодаря вашим оперативным действиям я обладал информацией в полном объеме…

— Отнюдь не в полном, как выяснилось.

— Что это? Посыпание пепла на голову? Оставьте. У меня нет к вам претензий. Никаких. Впредь будем исходить из этого. Я не намерен требовать отчета, подробностей, деталей и всего такого… прочего. Эта работа для других специалистов. И она исполнена на должном уровне. Я очень внимательно читал и слушал записи ваших допросов и вообще все документы этого дела. К тому же мои люди шли, что называется, по следам официального следствия, тщательно все проверяя и перепроверяя. Они обнаружили много такого, что никому не известно и поныне. Или почти никому. Словом, все это время, пока вы «прохлаждались» в тюрьме, шла напряженная работа, благодаря которой сегодня я обладаю достаточно полной информацией по этому делу. Однако именно это обстоятельство заставляет меня сделать следующий шаг. Понимаете, о чем я толкую? Эта информация — факты, аналитика и прочее — уже столь объемна, что представляет собой некую ступень, поднявшись на которую я немедленно сталкиваюсь с новыми вопросами. Возможно, впрочем, только одним вопросом. Ответ на него, однако, упрятан не на третьей и даже не на четвертой ступени. Впрочем, я отыщу его в любом случае.

Но… вы молчите? Я говорю слишком путано? Так спрашивайте! Почему вы молчите?

— Потому же, что и тот британский мальчик, которого считали немым до пятнадцати лет. В пятнадцать за завтраком он как ни в чем не бывало заметил: «Тосты подгорели, мэм».

— Бородатый анекдот. Значит, до сего момента все было понятно?

— Нет, пожалуй, последняя ваша сентенция — тост, слегка подгоревший.

— Так спрашивайте!

— Сложности, которые открылись вашему взору на второй ступени, каким-то образом связаны с маленькой оговоркой, которую вы сделали минутой раньше?

— Что за оговорка, черт побери?

— Сначала вы сказали, что никто не обладает столь полной информацией по поводу этой трагедии, а потом добавили — «почти никто». Вот я и спрашиваю: этот таинственный «почти» стоит на пути?

— Браво, Костас. Господин «Почти» действительно серьезно меня беспокоит. Проблема, однако, в том и заключается, что на пути он не стоит. Понимаете, Костас, я его не вижу и не могу разглядеть, сколько ни пытаюсь.

— Понимаю.

— И?

— Готов продолжить работу. Мне тоже любопытно разобраться с некоторыми загадками второй ступени.

— Благодарю. Я могу задать вам несколько вопросов?

— А я — вам?

— Разумеется. Вы готовы?

— Вполне.

— Тогда приступим. Но прежде… Примите мои извинения, Костас.

— Мне казалось, мы закончили с этой темой.

— Не знаю, о чем вы толкуете, я же сгораю от стыда, потому что до сих пор не предложил вам промочить горло, не говоря уже о том, чтобы перекусить. Ужин, разумеется, предусмотрен. И повар, кстати, грек, из местных, заслуживает того, чтобы отведать его стряпню. Но, полагаю, мы сначала закончим с делами. По крайней мере с самой неприятной их частью.

— Согласен. Рассказ о шести обескровленных трупах вряд ли впишется в застольную беседу. Но немного русской-водки я бы, пожалуй, пригубил уже сейчас.