– Ты что? Ты что, девка? – испуганно попытался осадить Степаныч. – Ты не балуй с оружием, не игрушка. Ты что?

Не слушая, Маша силой втолкнула Степаныча в сени, заперла их обоих снаружи, села на крыльце, ружье положила на колени.

Сломав щеколду с легким треском – гладко выструганная деревяшка вместе с гвоздком пролетела с метр и мягко упала в траву, – во двор бесцеремонно ворвались два лишь однажды виденных Машей в Лошках бугая, Пургиновы братки.

– Где сука? – напустился тот, что постарше, бритый наголо, потрясая пистолетом. – Сука, я спрашиваю, где?

На крыльцо падала густая тень, и они не сразу разобрали, что на коленях Маша держит оружие. Понятно, что намерение они имели во что бы то ни стало собаку найти и пристрелить, а собака, по их сведениям, была именно здесь. Незабудка, закрытая в доме, на чужие, неприветливые голоса забухала лаем, нескладеха. Пыталась охранять.

Так как Маша молчала, оба решительно приближались к крыльцу. Маша спокойно подняла ружье, молча взвела курки. Темная, матовая сталь притягивала взгляд, гипнотизировала. Тут уж резко затормозили непрошеные гости, остановились на полпути от калитки.

– Ты что, с ума сошла? – Так можно было перевести на литературный русский их слова.

Маша упрямо молчала, но ружье взяла на изготовку, дерево приклада прочно уперлось в голое плечо.

Мужики в растерянности переглянулись, что делать дальше, так просто решить они не могли. Их отправили с простым делом – собаку догнать и порешить, а тут возникла прямо-таки неприятная неожиданность в виде полоумной девицы с ружьем. Чего она хочет, точно неясно – трудно себе представить, чтобы кто-то пошел против самого Пурги ради обыкновенной бездомной шавки. Шавка, кстати, заходилась лаем, бросаясь изнутри на дверь, дверь под ее тяжестью ходила ходуном.

Стоя на полпути от цели, они покрыли Машку матом, попытались объяснить, с кем она связалась, и чем именно ей это грозит, но Мария словно воды в рот набрала. Когда братишки сделали несколько решительных шагов, Маша выстрелила. Прикладом сильно ударило в плечо, так что дернулись руки, и ствол ушел вверх, но Маша из последних сил старалась не показывать, как ей больно. Звук выстрела, раздавшийся посередине безмятежного жаркого дня, посередине мирного двора обычного человеческого жилища, словно отрезвил всех участников сцены. Мария с ужасом осознала, что могла бы навести ружье чуть ниже, попасть, убить человека. Вот просто так взять и убить. Убить этого бритого накачанного придурка, у которого, может быть, дома семья, жена, дети… Мужики осознали, что простое с виду дело оборачивается непросто, поворачивается какой-то подлой своей стороной, таящей реальную угрозу.

– Да брось ты ее, – дернул за рукав бритого тот, что помоложе, – дура …, видишь, сдвинутая она. Пусть Пурга решает, …, наше дело доложить.

– … … … совсем, – отозвался напарник, не переставая коситься на ходящее ходуном ружье в Машиных руках. – Пошли отсюда.

Они покинули двор так же стремительно, как и появились.

Мария, расслабив руки, уронила двустволку так, что та уперлась концом стволов в землю, привалилась к балясине и начала медленно сползать вниз.

Дверь сотрясалась изнутри теперь уже под напором тела Степаныча, он, не переставая, повторял:

– Маша, Машенька, что с тобой, что ты молчишь, Маша, Машенька, почему ты молчишь…

Не получив никакого ответа, перепуганный Степаныч бросился в кухню, смел с подоконника аккуратно расставленные вазочки, дрожащими руками долго пытаясь открыть неудобный шпингалет, в один присест перемахнул через подоконник и коршуном подлетел к Маше. Маша была даже не в обмороке, в абсолютном ступоре она сидела, уперев взгляд в одну точку, на концы стволов, взрывшие землю, на ползущую по гладкому металлу яркую божью коровку.

– Зачем ты сюда, маленькая, это ж тебе не цветочек? – бесцветным голосом вопрошала Машка у насекомого.

Степаныч резко вырвал из Машиных рук ружье.

– Что наделала? – спросил зло, отрывисто. – Что делать теперь? Это всего лишь собака, как ты не понимаешь. Зачем только я, старый пень, к тебе пошел? Совсем мне мозги отшибло. Нет, кто мог подумать, что ты так! Ох, что делать теперь?

Степаныч, в отличие от Маши, прекрасно понимал ужас сложившейся ситуации. В Лошках слово Пургина – закон. Первый и единственный закон. Ни милиция, ни губернатор, ни президент даже, а Пургин. Идти против Пурги было даже много хуже, чем против ветра с… пардон, плевать. А чтобы на его людей да с ружьем, такого Степаныч даже и припомнить не мог. Хорошего теперь ждать не приходилось. Ох-ох-ох, а все он, мудила старый.

Степаныч, приведя Машу в чувство и успокоившись за ее здоровье, пошел в разведку – узнать, что творится в гостинице, Пургиновой вотчине, где останавливался тот всегда в собственных, хозяйских апартаментах. Пошел, оставив Машу на попечение неудачливой Незабудки. Или наоборот, поди разбери в такой ситуации.

Пургин не заставил себя долго ждать, пришел один, без охраны. По-хозяйски открыл калитку, зашел без спроса во двор, с нескрываемым интересом оглядел с ног до головы Машу.

– Это ты, что ли, тут с оружием шалишь?

Выпущенная на свободу Незабудка, собака определенно неглупая, даже не попыталась рычать, лишь напряглась, вышла на открытую прямую, загородила Машу. Маша так и не вставала с крыльца – ноги подкашивались до сих пор – сидела, отодвинув от себя ненавистное ружье, но в любой момент могла и снова за него схватиться.

– Чего молчишь-то, вояка?

Пургина Мария видела впервые, ее размеренная жизнь, сосредоточенная больше на домашних хлопотах, исключала всякое их пересечение. Да и Пургин в последнее время наведывался в Лошки нечасто.

Обыкновенный дядька, с абсолютно русским, крестьянским лицом, кряжистый и основательный, в старых джинсах, поблекшей от стирок гавайской рубахе навыпуск. На ногах шлепанцы на босу ногу – наружу торчат анемичные пальцы с кривыми пожелтевшими ногтями. Лет пятьдесят на вид. Ничуть не страшный, совершенно не похожий на хозяина жизни. Разве ж могут быть у хозяина жизни ноги с грибками!

Он протянул руку, небрежно потрепал Незабудку по уху, как-то так, что она почтительно отошла, уступила дорогу, и уселся рядом с Марией на теплые, нагретые солнцем доски.

– Жарко сегодня, – обращаясь в никуда, сообщил Пургин. – Так что молчишь-то?

Маша бесцветным голосом ответила:

– Да идите вы… Я из-за вас только что чуть человека не убила.

– Переживаешь, значит? – Его голос тоже не искрился красками. – Это понятно, первый раз всегда так бывает.

Маша бросила на него недоверчивый взгляд.

– Не-е, ты не подумай, я теперь мирный, – помолчав, добавил:—А раньше довелось. В Афгане, знаешь как бывало? Или ты, или тебя.

И не было в его голосе ни бравады, ни попытки запугать, поставить на место. Будто просто успокоить хотел. Спросил уже по-другому, как и самый первый вопрос задал, с интересом и скрытым смешком: