Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Открывает нам свой хрустально-перламутровый ларец с мечтами. Хранит его в тайнике души. Доселе никому не показывала. «Мечты может украсть реальность...» – объяснила однажды, не вдаваясь в подробности. Не хочет показаться сентиментальной девчушкой? Пока не до конца нам доверяет? Мы с Зейнеп не торопим ее. Нужно время. Наша бабочка делится с нами мечтами – это уже значительный шаг на пути к полному доверию. Гюльсюм мечтает научиться летать: «Хочу, как чайки, парить над Золотым Рогом. Смотреть на город сверху, засыпать на мягких облаках, просыпаться с первыми лучами солнца. А еще хочу быть рядом с Босфором. Он такой потрясающий...» Мы пообещали познакомить ее с Босфором в ближайшую субботу, на прогулке. «Дружим с ним много лет. Он расскажет тебе кучу интересных историй, которых ему довелось увидеть, услышать...» Удивляется. «Босфор что, умеет говорить?» – «Конечно. Только с ним надо говорить душой...» – «Вы волшебники?» Умиляемся. «Каждый из нас способен на волшебство. И ты тоже, малышка».
Гюльсюм мечтает о доме с видом на великий пролив. «Так грустно просыпаться по утрам и видеть из окна мертвые здания. Почему наш приют находится так далеко от пролива?» Я склоняюсь к ней, шепчу на ухо: «А ты в такие мгновения закрой глаза и представь, что перед тобою Босфор. У тебя получится. Ты же, как и мы, волшебница...» Гюльсюм мечтает, чтобы все детишки приюта нашли свое счастье. «Честно говоря, я их не особенно люблю. Шумные, болтливые, совсем книг не читают. Но они все ждут своих родителей... Найдите мне такой телефон, чтобы позвонить всем родителям, оставившим нас здесь. Хочу им сказать: «Приезжайте...» Я отхожу к окну с комом в горле. «А еще я мечтаю поговорить с мамой. Не буду ее ругать. Просто скажу, что люблю ее. Может не возвращаться за мной. Главное – пусть знает, я люблю ее. Просто люблю... не жду...»
Встревоженно озирается вокруг. Взгляд замирает на окружающих предметах. Ерзает на стуле, будто ей неудобно сидиться. Почти не ест. Теребит пальцами румяную корочку пышного экмека[47], прихватывает из трубочки апельсиновый сок, ковыряется вилкой в остывающей мусаке[48].
На десерт заказываю клубнично-молочный коктейль с шоколадно-фисташковой присыпкой – выбор сладкого Гюльсюм доверила мне. «Я ничего не пробовала из того, что здесь написано...» – она протягивает мне кожаную папку меню и возвращается к красочным страницам «Большой детской энциклопедии тайн и загадок». Не отрывает глаз от нашего подарка. Зейнеп наклоняется к ней: «Солнце, ты почему не ешь? Хочешь, сходим в “Макдоналдс”?..» Гюльсюм смущается. Захлопывает книгу, опускает глаза. Мы не напираем. Нельзя давить на малышку.
Неожиданно она выпрямляется, скрестив руки на груди, смотрит на нас. «Мне очень хорошо с вами, честно. Спасибо за то, что вы делаете для меня. Но я же никогда не была в кафе, ресторанах... Извините... Лучше давайте пойдем в парк, а?..» Прижимаюсь к Гюльсюм, целую ее в макушку. «Солнце, а перед нами не нужно извиняться. Если тебе что-то не нравится, сразу говори нам. О’кей? И знаешь, нам с Зейнеп тоже не нравятся все эти рестораны. Шум-гам, еда безвкусная...» – я изо всех сил недовольно морщусь. Гюльсюм какое-то время смотрит на меня удивленно, а потом начинает хохотать. Любимая присоединяется к нам. Поливает практически не тронутую мусаку персиковым соком, бросает сверху комочки салфеток. «Да-да, совершенно отвратительная мусака. Кебаб тоже не понравился. Мясо как жвачка. Все, ребята, собираемся и уходим...» Оплатив счет, выбегаем из одного из лучших ресторанов Стамбула, где, к слову говоря, готовят превосходно.
В глазах Гюльсюм загораются искорки. Смеется, держит нас за руки, подпрыгивает на ходу. Дети всегда остаются настоящими – в отличие от нас, взрослых, любящих примерять маски... Через час, развалившись на скамейке в осенне-багряном парке, расправляемся со свежевыпеченными симитами[49]Наша бабочка надевает душистые кольца на руку, кокетливо вертится, демонстрирует их Зейнеп. «Классные браслеты, а, Зейнеп? Примеришь?» Любимая просит Гюльсюм помочь засучить рукав свитера, с энтузиазмом набрасывает выпечку на тонкую кисть правой руки. Они о чем-то шепчутся между собой, как мать с дочкой. Наблюдаю за ними и еле сдерживаюсь от желания кричать. От счастья...
* * *
После прогулки на пароме по Босфору она заявила, что, как только окончит школу, напишет «толстенную книгу». О великом проливе. Зейнеп улыбается, подмигивает мне: «Вся в папу...» Я гордо поднимаю подбородок, приосаниваюсь. Любимая пока не знает, что Гюльсюм уже посвящены несколько глав моей книги... «С Босфором так хорошо беседовать, он мне столько рассказал о подводном мире. Оказывается, сюда вернулись дельфины – правда, пока не показываются людям. Боятся быть пойманными и оказаться в дельфинарии...» Под натиском впечатлений Гюльсюм увлеченно тараторит, грызя печеный початок мысыра[50]. Мы с Зейнеп взволнованы и переполнены впечатлениями. Детский лепет – новый лексикон в нашем любовном мире. Отныне нашей любви не страшны поражения, ведь Аллах наградил нас таким талисманом...
Гуляем по набережной. На мокрой земле, рядом с одной из скамеек, Гюльсюм обнаруживает кричащую в отчаянии чайку. Подбегает. Берет в руки. Подносит к нам: похоже, у птицы сломано левое крыло. Совсем слабая. Гюльсюм взволнованно дышит, с глаз срываются слезы: «Нужно ей помочь... Отвезти к врачу...» Зейнеп тут же набирает ветеринару Айдынлыг, тем временем я спешу к проезжей части, ловлю такси. Если минуем пробки, через двадцать минут будем в клинике. Тороплю таксиста. В дороге Гюльсюм дает имя чайке. Инанч[51]. «Она выживет... Я верю...» Меня снова переполняет какое-то совсем новое чувство. Я еще никогда не спасал чаек...
Инанч выжила. Идет на поправку, пока живет с Гюльсюм. Ветеринар заверил, что через неделю чайка Вера сможет вернуться в царство пролива... А Гюльсюм выдержала испытание Босфора – теперь он и ей Друг...
Один день из календаря счастья. День, раскрашенный красками доверия, непредсказуемости, улыбок. Этот день навсегда сохранится на пленке наших воспоминаний. Еще останется стопка черно-белых фотографий. В основном снимала Зейнеп, редко я, охотно – Гюльсюм. Она быстро приручила капризный Canon, и тот поддался с удивительной легкостью, воплощая в кадре ее эмоции. Гюльсюм фотографировала себя на фоне нас, словно хотела убедиться в том, что наше общее настоящее происходит и в ее настоящем. «Сны можно запомнить, но невозможно сфотографировать. Нас всех смогла щелкнуть. Значит, это не сон? Значит, вы – реальность?! Супер...»