Разумеется, его дела могли скорее иметь отношение к тем тайным структурам, которые измеряют свой успех как раз числом историй, оставшихся неизвестными. Морли об этом знал. Знал, что никогда не узнает, а значит, попусту тратит время.

А еще он знал, что все эти пересылки, возможно, вообще ни с чем не связаны: не верил, но знал, что так вполне может быть.

Наверняка его задания важны. Он давно уже решил, что в них-то как раз и есть смысл. Это решение сразу изменило его отношение к поручениям, превратило его страх, доходивший порой до паранойи, в нечто похожее на гордость.

И дело было не в том, что ему до смерти надоели пустые бульоны, вода и белое вино, не поэтому он забросил свой эксперимент с прозрачными товарами: чем дальше, тем сильнее им овладевала тревога — вдруг у него и правда получится, вдруг он уже пропускает послания, а ведь этого нельзя делать, ведь от того, как он выполняет доверенные ему задания, зависит что-то важное.

Он никогда не верил, что вложения могут быть везде, что их получают и другие, только молчат. Нет, по каким-то неясным ему причинам в качестве посредника выбрали именно его. А тем, кто вступает с ним в контакт, нужна анонимность, уверенность, что за ними не следят. Отсюда и все их ухищрения, поэтому они и доверились ему, первому встречному.

Хотя нет, не первому встречному. Морли был уверен, что за ним следят, наблюдают с самого детства — только этим можно объяснить, почему выбрали именно его. Ведь они должны были убедиться, что он им подходит, что он их не подведет, что любопытство не побудит его вскрыть маленький контейнер и его содержимое не очутится в чужих руках, его руках.

Несколько дней спустя в хлебе он обнаружил еще одну серую палочку.

СПРЯТАТЬ ВОЗЛЕ урны У ВОСТОЧНОГО ВЫХОДА СЕНТ-ДЖЕЙМССКОГО ПАРКА, было написано на ней снова. KMC. СВС. Морли был в ужасе. Никогда раньше он не получал повторных инструкций. И захлопал глазами, ощутив ее корректирующий тон. К счастью, на этот раз он не поцарапал вложение.

«Та была с меткой от ножа, другие две — со следами моих зубов, еще одну я уронил, и от нее откололся кусочек. Но ведь они должны понимать, что рискуют, — думал он, в который уже раз перебирая аргументы, которые находил в спорах с самим собой. — Пусть не кладут их туда, где их можно повредить. Хотя, может быть, дело вовсе не в этом». Но его воображение услужливо продолжало рисовать картины, в которых некто, получив первое округлое вложение и заметив на нем дефект, отбрасывал его, не вскрывая, сомневаясь в том, что его содержимому можно верить. Шифр, ключ к тайному коду, который был внутри, использованию больше не подлежал, и кто знает, какая битва была проиграна из-за этого.

Он быстро исполнил то, что от него требовалось, но пробужденная вновь тревога породила другие. Теперь, глядя по телевизору новости и гадая, в каких именно подвигах или трагедиях он сыграл свою крохотную роль, Морли чувствовал, как в нем впервые за долгое время поднимает голову страх: а что, если в сообщениях, которые он пропустил за то время, пока прятался от новых инструкций, содержались принципиальные звенья некоего далеко идущего плана? Что, если уже поздно и где-то в глубинах свалки на полигоне городских отходов лежит брошенная некогда в мусорное ведро рукой ничего не подозревающего потребителя коробочка с инструкциями, предназначенными ему, Морли, с ключом ко всему, что пришло позже, обессмысливая его теперешнюю покорность?

Всю свою жизнь в качестве случайного доставщика сообщений, которые попадали к нему с молоком, овощами, компакт-дисками, обнаруживались в тайниках, вырезанных в страницах купленных им книг, и даже выжимались из тюбиков с зубной пастой, Морли часто задумывался о том, кто такие его невидимые патроны, но ему никогда не приходило в голову интересоваться содержанием самих посланий. Почему-то он с самого начала решил, что передает инструкции или сообщения, которые нельзя доверить телефонным проводам или имейлам, вот они и закатаны в защитную оболочку. Но даже от него не укрылось, что та тонкая твердая штучка в шоколадке формой и размером больше всего напоминала пулю.

Он думал об этом, глядя по телевизору репортаж о заказном убийстве в одной из бывших советских республик, где пулей снайпера был застрелен силач-президент. Убитый был здоровяком, каких мало, так что невольно закрадывалась мысль, а человек ли он? Чтобы прикончить такого, наверняка понадобилось особое оружие. Морли пытался вникнуть в тамошнюю политику и никак не мог решить, хороший то был президент или плохой, а это навело его на мысль, что пуля, которую он передал (если, конечно, это была пуля), не могла быть использована в его убийстве, поскольку оно было совершено способом отнюдь не героическим. Хотя, конечно, не ему об этом судить: может быть, убийство и зло, но то добро, которое станет его результатом, вполне может сделать его злом необходимым.

Морли знал, куда его приведут эти мысли. Он уже не раз ходил этим путем, когда пытался взбунтоваться против невидимых командиров. Он знал, о чем он подумает дальше, и, хотя он не хотел об этом думать, считал, что давно уже разобрался с самим собой и не желал вновь возобновлять этот внутренний спор, остановиться он уже не мог.

Он спрашивал себя: а что, если своими действиями он помогает тем, чьих целей он отнюдь не разделяет, злонамеренным людям?

Взрыв на нефтяной вышке; атаки на курдские деревни; изнасилования в Мехико. Какой-то жокей сдал положительные пробы на допинг, где-то произошел бескровный политический переворот и кровавая интервенция. Крохотная пуля — или предмет в форме пули, или инструкция, многократно сложенная и упрятанная в чехол, похожий на пулю, — представлялась Морли лежащей то на ладони жокея, то доктора, который взял дискредитировавшую того пробу, то в кармане африканского генерала, который получил власть, обещая мир, а то и в пулеметной ленте наемника, чьи войска захватили столицу.

А еще он знал, что и эта пуля, и другие предметы, которые он получал до нее, сейчас, скорее всего, там, где он никогда их не увидит. Их могли спрятать вместе с приказами, которые были скрыты в них и предназначались для тех, кто знал больше его.

«Может быть, я это сделал?» — думал Морли, наблюдая на экране телевизора удачную стыковку «шаттла» с «Миром». «Или вот это?» Разоблачение банды похитителей детей. «Или это?» Пытки и убийство антирасиста в России. Необычайный успех какой-то компании. Конец одного конфликта и начало другого.

И Морли ложился спать, чувствуя себя безымянным героем, а среди ночи вскакивал, ужасаясь своей беспримерной, преступной глупости. Так он и метался — то герой, то пешка в чужой игре, а то и просто пустое место.

На работе Морли думал о тех мужчинах и женщинах, которые посылали ему настоящие задания, сидя то ли в комнате с белыми стенами, то ли в пещере. Об их спутнике, летающем где-то в космосе.

— Знаешь про фигню в Чечне? — спросил его кто-то в пабе, и он вздрогнул. Да, он знал, видел в новостях, а теперь думал об эскадронах смерти и бойцах сопротивления.

Тот, кто задал ему вопрос, добавил что-то вроде того, что «они там все друг друга стоят», и Морли с рассеянной благодарностью услышал, как в разговор вмешались другие, заспорили, каждый отстаивал свое, но он их не слушал. Он надеялся, что, когда в следующий раз ему пришлют инструкцию, она будет касаться чечнянцев. Или Южного Судана.