Папаша Вайделих толком не разумел подобных гешефтов, не слыхал он на своем веку, чтобы давние нотариусы прибегали к такой практике, но сам отнюдь не пренебрегал выгодой и счел, что, коли тут действует библейская истина: «Не заграждай рта волу, когда он молотит»,[10]— так ему же и лучше.

Добрая мама не могла более сказать ни слова, так она была растрогана и даже ошеломлена тем, что сыновья поселятся в собственных особняках, в сельской местности, далече друг от друга.

Покамест молодые нотариусы вступили в должности и исправляли свои обязанности в помещениях предшественников, но при случае каждый искал себе в окрестных городках подходящее жилище. Это давало возможность представиться местным старожилам и обменяться с ними любезностями. Дабы на теперешней стезе их не путали, они постарались сделаться внешне как можно более непохожими: Юлиан коротко постриг свои густые волосы и отпустил усики; Исидор помадил шевелюру и причесывал на пробор, к тому же Юлиан носил черную фетровую шляпу, большую, как тележное колесо, а Исидор — маленькую, размером с суповую тарелку.

Счастью было угодно, чтобы в скором времени обоим подвернулся случай недорого приобрести хороший земельный участок и вместо прежних владельцев записать в кадастр на свое имя. Позднее им удалось продать столько этой земли, что жили оба почти не платя налогов. Юлиан поселился к востоку от Мюнстербурга, в большой деревне Линденберг; дома, стоящие поодаль друг от друга, рассыпались вокруг подножия горы, а новая канцелярия сверкала белизной по-над всею местностью. Исидор избрал резиденцией церковный приход Унтерлауб, и его небольшой, но красивый сельский особняк опять-таки стоял на прелестном взгорке, окруженном зелеными зарослями буков, и назывался Лаутеншпиль, сиречь Звуки Лютни. Когда Якоб и Амалия Вайделих в определенную пору года погожим вечером поднималась на гребни, что повыше их цайзигской усадьбы, они видели вдали, как в лучах закатного солнца сверкают-искрятся белые стены и окна обоих домов.

Но не только небесный свет, благожелательность людей тоже как будто бы осеняла безмятежные жилища и их владельцев; ведь по прошествии опять-таки короткого времени там, где проживал Исидор, скончался старый депутат Большого совета, а там, где проживал Юлиан, другой депутат Большого совета волею обстоятельств вынужден был уйти в отставку. Старолибералы, огорченные утратой старого товарища, решили попытать удачи с молодою порослью и подняли на щит молодого нотариуса из Лаутеншпиля; демократы на востоке уже из-за большой шляпы обратили взоры на Юлиана из Линденберга, ведь оная шляпа как явный символ мировоззрения составляла яркую противоположность прическе на пробор и гладкому лицу Исидора и как бы бросала вызов всем инакомыслящим вообще.

Их призвали на очередное заседание Совета, насчитывающего две сотни членов, и, после того как выборы были признаны состоявшимися, ввели в зал для принесения клятвы; еще до заседания они под водительством рассыльного отыскали места своих предшественников и после краткой церемонии заняли оные.

Сидя один там, другой здесь, оба одинаково притихли и все же были рассеянны, так что толком не знали, что сейчас обсуждается. Мало-помалу они смекнули, что в руках у них конверты с печатными документами, раздали и новые бумаги, оба углубились в чтение и подхватили нить обсуждения законопроекта. Однако уже при первом голосовании, состоявшемся до полудня, их в зале не оказалось, они последовали за своими добрыми знакомцами, которые знаками позвали их в трактир, и вместе с ними поспешили на завтрак. Кворума недосчитались, голосования вообще не получилось, поэтому тотчас отрядили рассыльных с поручением созвать отсутствующих из ближних трактиров, меж тем как более серьезная и привычно выдержанная часть сенаторов, оставшаяся в ратуше, заслушивала какой-то отчет. В хорошо знакомых темных, шумных трактирных залах рассыльные стали у порога, громогласно призывая почтенных господ явиться на голосование. С некоторой сумятицей ретивые едоки, в том числе близнецы, поднялись и плотной толпой заторопились через старинную дверь на улицу.

Исидор и Юлиан сочли инцидент веселым и вошли в зал смеясь, а сидевший на возвышении недовольный председатель сказал соседу, первому вице-председателю:

— Скоро тут будет прямо как в школе, где мальчишек загоняют в классы!

Обсуждение проекта продолжилось, но как — то не заладилось, поэтому председатель предложил сделать перерыв и возобновить работу после обеда. Собрание обрадовалось и доставило двум младшим членам новое удовольствие, когда они, каждый в окружении единомышленников, отправились в ресторан обедать. Там оба окончательно оттаяли, пройдя за картами и черным кофе посвящение равенства.

Два часа спустя, когда заседание Совета возобновилось, близнецы уже чувствовали себя как дома. В этот первый день они начали подражать внешним привычкам завсегдатаев постарше, занятых людей; Юлиан, покинув свое место, сел за один из столов посередине зала, заваленных канцелярскими принадлежностями. Не обращая внимания на запас уже нарезанных небольших листов, он вытащил из тетради превосходнейшей бумаги большой лист, расправил и вручную, без помощи фальцбейна, одним движением разорвал надвое, демонстрируя канцелярский навык, разорвал, кстати, совершенно ровно.

— Ишь ты! — сказал соседу г-н председатель, которому треск бумаги резанул по ушам. — Этого расточителя я никогда не назначу министром финансов! Как он обращается с прекрасной бумагой, благо ему она ни гроша не стоит!

Юлиан же продолжал рвать бумагу пополам, пока наконец не счел, что один из листков годится для письма, обмакнул перо в чернила, задумчиво поглядел в потолок и принялся писать, порой слегка прислушиваясь, чтобы не потерять нить обсуждения. Под конец он повернулся на стуле к оратору, откинулся назад, положил ногу на ногу и с пером за ухом, казалось, внимательно, даже напряженно слушал. Затем продолжил писать, наконец посыпал написанное песком, перечитал, сложил бумагу и вернулся на свое место.

Вскоре по примеру брата к столу отправился Исидор, взял листочек почтовой бумаги и быстро набросал письмо. А вот подпись изобразил медленно и солидно, затем вдруг привел кулак в круговое движение и через несколько времени опустил его на бумагу, начертив вокруг имени целую тучу закорючек. Ловко поставил среди них три точки, к благоговейному восторгу людей, наблюдавших за ним с галереи. Сложил письмо, спрятал в конверт и надписал адрес, потом взмахом руки с пером подозвал рассыльного, который внимательно стоял на своем посту. Тот на цыпочках услужливо подбежал — на груди у него на трех цепочках висел серебряный щиток, — принял письмо и вместе с облаткой поместил под приделанный к столу пресс, оттиснув малый государственный герб, после чего вынес из зала, точнее, через оконце в тяжелой дубовой двери передал одному из дежуривших снаружи курьеров. Исидор между тем отдыхал в кресле у стола, скрестив руки на груди и оглядывая публику на галерее.

— Бьюсь об заклад, — сказал соседу председатель, — он наверное заказал полдюжины франкфуртских сосисок, которые вечером хочет захватить домой!

— Или выписал миллион франков для своей ипотечной клиентуры, — смеясь отозвался вице-председатель. — Между прочим, вы как будто не слишком расположены к молодым новичкам в нашем Совете?