– Не беспокойтесь, госпожа, – ответила Ханнах. – Платья хоть и выглядят убого, но чистые. Моя госпожа надевает такие же, когда хочет навестить Замиру. В таком наряде никто не сможет узнать нас на улицах Бухары.

Беатриче нехотя надела на себя эти тряпки. Ханнах протянула ей плетеную корзину и другую взяла сама. Потом привела в действие рычаг, и в стене образовалась еще одна щель.

– Выходите, госпожа, – сказала Ханнах и потушила лампу. Беатриче сделала шаг на улицу и оказалась в окружении деревьев. Солнце стояло высоко. За спиной возвышалась стена дворца, перед которым простиралась площадь, вымощенная выщербленными камнями. Вокруг никого, лишь какая-то серая кошка не спеша пересекла площадь и прошмыгнула за угол.

– Где мы, Ханнах? – спросила Беатриче служанку, которая в это время закрывала потайную дверь.

– В центре Бухары, – ответила та и еще тщательнее прикрыла лицо платком. Возьмите свою корзину, госпожа. Каждый, кто нас увидит, должен поверить, что на его пути попались две бедные женщины, которые, купив хлеб на рынке, несут его домой.

Они перешли площадь и направились дальше по узкому переулку. Между домами было не столь жарко, но по спине Беатриче струился пот. Уже через несколько шагов нижняя рубашка прилипла к телу, и она радовалась тому, что переоделась в это тряпье из дешевого хлопка. В одежде из прозрачных легких тканей, какую обычно надевали женщины гарема, выходя в свет, здесь при такой убийственной жаре можно было просто задохнуться.

По пути им попалось лишь несколько человек. У некоторых домов сидели пожилые мужчины, беседовавшие друг с другом, луща при этом тыквенные семечки. Куда-то торопились женщины с корзинами, в которых лежали белье, хлеб, фрукты или дрова. Два маленьких мальчика гнали перед собой тощих серых от пыли коз. То были обычные будни средневекового арабского города.

Беатриче уже и не помнила, когда в последний раз покидала дворец. Однажды ей и пяти другим женщинам было позволено в сопровождении восьми евнухов совершить небольшой «променад» по Бухаре, но в паранджах и под присмотром охраны, которую по приказу эмира выставили по обеим сторонам улицы, где пролегал их маршрут. Кроме торговцев, предлагавших свои товары, вокруг не было ни души. Беатриче показалось, что и торговцы были всего-навсего статистами в этом подстроенном спектакле – евнухи либо солдаты лейб-гвардии его величества Нуха II. Теперь же она видела настоящую действительность.

Чем дальше Ханнах и Беатриче уходили от дворца, тем неприметнее становились окружавшие их дома, и наконец они попали в квартал, который даже при очень большом желании сложно было не назвать трущобой. Строения совсем покосились, а оконные ставни были залатаны досками или отсутствовали вообще.

Переулочки были такими узкими, что Беатриче при ходьбе то и дело плечами задевала стены домов. Невымощенные тротуары представляли собой плотно утоптанную землю желтоватого цвета, и в тех местах, куда женщины выплескивали воду при стирке белья и содержимое горшков, образовалась скользкая, жидкая грязь. Пахло мочой и разлагающимися пищевыми отходами.

У входов в дома лежали закутанные в грязное тряпье существа и спали; казалось, рои мух, кружащиеся над ними, не доставляли им никаких неприятностей. Беатриче увидела мужчину, ноги которого были ампутированы по колено. Он с трудом продвигался вперед на обрубках, обмотанных тряпками, опираясь на костыль, сколоченный из нескольких палок. Когда Ханнах и Беатриче поровнялись с ним, он протянул вперед руки, прося подать милостыню – хлеб или деньги.

Беатриче, скрывая стыд, отвернулась. Одежда, которая была сейчас на ней, казалась ей бедной. В глазах же этого человека они были женщинами с хорошим достатком.

Через квартал два истощенных ребенка сражались с собакой, покрытой струпьями, пытаясь у нее что-то отнять. Беатриче предположила, что борьба шла из-за чего-то съедобного. Мальчишки отчаянно махали большими деревянными палками, но собака, лишившись в былых боях уха и глаза, ожесточенно защищала свою добычу. Рыча и оскалив зубы, она кидалась на них. И лишь когда приблизились Ханнах и Беатриче, все бросились врассыпную, оставив предмет спора – наполовину сгнившую овечью голову – лежать на земле.

Беатриче затошнило. Она уже так долго наслаждалась шикарной жизнью во дворце, что забыла о существовании бедных, обездоленных людей за его стенами. В то время как она ежедневно потребляла свежайшую изысканнейшую пищу, здесь дети дрались с собакой за несъедобные отходы с помойки. Но Ханнах не дала ей времени на такого рода размышления, нетерпеливо дернув за рукав.

– Идемте, госпожа, – прошептала она совсем тихо, чтобы ее никто не мог услышать. – Мы уже почти пришли, но надо поторопиться.

Когда Беатриче вслед за Ханнах свернула в какой-то узкий проулок, она услышала, как сзади возобновилась битва вышедших из своего укрытия детей и собаки за голову овцы.

Узкие, покосившиеся дома устремились навстречу обеим путницам, будто хотели обрушиться на них. Возле некоторых вплотную прилегающих друг к другу входов стояли женщины. Не обращая внимания на Ханнах и Беатриче, они беседовали, звеня дешевыми медными украшениями на руках и ногах.

– Это здесь, – сказала Ханнах и указала на вход. – Тут живет Замира.

Дом был, пожалуй, самым дряхлым из тех, что видела в своей жизни Беатриче. Цемент, казалось, давно уже не скреплял камней, они просто лежали друг на друге. Двери и оконные ставни отсутствовали вовсе, все проемы были завешаны либо грязными простынями, либо побитыми молью старыми коврами.

– И сюда приходит Зекирех? – не веря спросила Беатриче.

– Конечно, госпожа, – с улыбкой ответила Ханнах. – Приходит постоянно, не реже одного раза в месяц. И я провожаю ее сюда вот уже более тридцати лет.

Ханнах приподняла грязное покрывало, за которым обнаружилась дверь, и они вошли в помещение. Беатриче осторожно, с неохотой последовала за ней. Вонь, которая ударила в нос, была едва переносимой. Она являла собой смесь всех возможных испарений человеческого тела, гниющих отходов, плесневелой древесины и разлагающейся падали.

«Если мне и суждено заразиться чумой, – подумала Беатриче, – то это произойдет здесь». – И в ужасе передернула плечами.

– А где же Замира? – спросила она, непроизвольно переходя на шепот, боясь, что любой громкий звук приведет к обрушению покосившихся стен.

– Имейте терпение, госпожа, – тоже прошептала в ответ Ханнах, – скоро вы увидите ее.

Они прошли через весь дом, мимо комнат, откуда доносились детский крик и женские голоса. Наконец остановились в каком-то маленьком закутке, завешанном ковром. Ханнах трижды ударила палкой, которая стояла тут же, прислоненная к стене, о пол. Пока они ожидали, Беатриче рассматривала старый, потертый ковер во всю стену. Несмотря на его состояние, краски сохранили свою яркость. На нем было изображено древо жизни, излюбленный символ арабского мира. Необычным было то, что мастер очень детально, вопреки мусульманским традициям, запечатлел дерево. Птицы на его ветвях выглядели настолько достоверно, что Беатриче не удивилась, если бы вдруг услышала их щебет и увидела, как они слетают с веток. Она не могла представить себе, каким образом бесценное произведение талантливого ткача оказалось в этом убогом доме.