— Есть еще «Иммортели», — мягко напомнил он.

— Нет! — Я, наверное, подумала об отце. — Это немыслимо. Здесь их дом, пусть несовершенный, пусть тут все непросто, но таков уж он есть. Это дом, — повторила я. — И мы отсюда никуда не уедем.

Я ждала. Насыщенный запах прилива пропитывал все вокруг. Я слышала удары волн, как удары крови у себя в ушах, у себя в жилах. Я, внезапно став очень спокойной, смотрела на него, ждала, пока он заговорит.

Он вздохнул.

— Знаете, даже если я что-нибудь придумаю, это может не сработать. Одно дело — починить ветряк, а тут совсем другое. Никаких гарантий я дать не могу. Нам придется заставить деревенских сплотиться. Нам нужно будет, чтобы все саланцы работали не покладая рук. Понадобится чудо.

«Нам». От этого слова у меня запылали щеки и бешено заколотилось сердце.

— Так значит, это можно сделать? — проговорила я, задыхаясь, почти бессмысленно. — Можно остановить затопление?

— Мне надо будет подумать. Но есть способ заставить их сплотиться.

Он опять смотрел на меня с любопытством, словно я его забавляла Но теперь в этом взгляде было кое-что еще, он смотрел пристально, остановил на мне взор, словно бы видел меня впервые. Я не знала, нравится ли мне это.

— Знаете что, — сказал он наконец, — возможно, не все вам скажут спасибо. Даже если у нас получится, может статься, что вас за это возненавидят. У вас уже сложилась своего рода репутация.

Это я знала.

— Мне все равно.

— Кроме того, мы собираемся нарушить закон, — продолжал он, — По закону надо подать заявку, собрать документы, планы. Понятно, что мы этого сделать не сможем.

— Я же сказала. Мне все равно.

— Нам понадобится чудо, — повторил он, но я видела, что он вот-вот рассмеется. Глаза, такие холодные минуту назад, были полны огоньков и отражений.

— Ну и что?

Тут он откровенно расхохотался, и я поняла, что, хотя саланцы часто улыбаются, ухмыляются и даже хихикают под сурдинку, мало кто из них когда-нибудь смеется вслух. Этот звук показался мне экзотическим, чуждым, словно из далекой страны.

— Договорились, — сказал Флинн.

Ночью залило дом Оме. От дождя разбух ручей, который с приливом опять разрушил береговые укрепления, а поскольку дом Оме был ближе всех, он и пострадал первым.

— Теперь они даже не дают себе труда вытащить мебель наружу, — объяснила Туанетта. — Шарлотта просто открывает все двери и ждет, пока вода вытечет обратно. Я бы их забрала к себе, да тут места нет. И к тому же эта ихняя девчонка действует мне на нервы. Я уже слишком стара для девчонок.

С Мерседес тоже стало трудно как никогда. Ей уже недостаточно было Гилена и Ксавье — она завела привычку проводить время в Ла Уссиньере, в «Черной кошке», царствуя над поклонниками-уссинцами. Ксавье считал, что всему виной собственнические замашки Аристида. Шарлотта, которой как раз нужна была помощь по хозяйству, сбивалась с ног. Туанетта пророчила несчастье.

— Она играет с огнем, — объявила Туанетта. — Ксавье Бастонне хороший мальчик, но в глубине души упрям, как его дед. В конце концов она его потеряет — а уж я знаю Мерседес, тут-то она и поймет, что только его и хотела с самого начала.

Если Мерседес предполагала, что ее отсутствие спровоцирует какую-то реакцию, она, конечно, была разочарована. Гилен и Ксавье продолжали сверлить друг друга взглядами с разных берегов etier, словно любовники. Случалось мелкое злобное хулиганство, в котором они обвиняли друг друга — так, кто-то порезал паруса на «Сесилии», ведерко рыболовных червей внезапно оказалось в сапоге у Гилена — хотя никто не мог ничего доказать. Юный Дамьен совсем пропал из Ле Салана и теперь проводил бо?льшую часть времени, околачиваясь на эспланаде и затевая драки.

Меня тоже туда тянуло. Хоть сезон и кончился, там была какая-то жизнь, ощущались какие-то возможности. Ле Салан был даже мертвее, застойнее обычного. На него больно было смотреть. Вместо этого я отправлялась на «Иммортели» с альбомом и карандашами, хотя мои пальцы были неуклюжи и рисовать я не могла. Я ждала; чего, кого — не знаю.

Флинн никак не намекал, чего именно надо ждать. Он сказал, что мне лучше не знать. Тогда я буду реагировать более естественно. После нашего разговора он несколько дней не показывался вообще, и, хотя я знала, что он что-то затевает, он отказался раскрыться, даже когда я его разыскала.

— Вы этого не одобрите.

Сегодня его словно распирала энергия, глаза были как порох — серые, сверкающие, взрывоопасные. В слегка приоткрытую дверь блокгауза у него за спиной видно было, что внутри стоит какой-то предмет — большой, завернутый в простыню. К стене была прислонена лопата, еще черная — вся в отмельном иле. Флинн заметил, куда я смотрю, и пинком захлопнул дверь.

— Мадо, какая же вы подозрительная, — обиженно сказал он. — Я же вам сказал, я работаю над вашим проектом.

— А как я узнаю, что началось?

— Узнаете.

Я опять покосилась на дверь блокгауза.

— Вы случайно ничего не украли?

— Разумеется, нет. Там ничего нету, просто всякая всячина, что я нашел при отливе.

— Опять лазите по чужим садкам, — неодобрительно сказала я.

Он ухмыльнулся.

— Никак не можете мне забыть тех омаров, да? Подумаешь, залез по-дружески в чужой садок.

— В один прекрасный день кто-нибудь вас за этим поймает, — сказала я, пытаясь удержаться от улыбки, — и пристрелит, и так вам и надо.

Флинн только засмеялся, но на следующее утро я обнаружила у задней двери большой сверток в подарочной бумаге, перевязанный алой лентой.

Внутри был один-единственный омар.

Все началось вскоре после того, в душную грозовую ночь. В эти ветреные ночи Жан Большой часто бывал беспокоен. Он вставал проверить ставни или сидел в кухне — пил кофе и слушал шум моря. Я задавалась вопросом, что же он пытается услышать.

В ту ночь я тоже никак не могла уснуть. Опять поднялся южный ветер, и я слышала, как он царапается в двери и визжит в окнах, словно стая крыс. Около полуночи я задремала, мне урывками снилась мать, и я тут же забывала эти сны, но меня не покидала память о ее прерывистом дыхании, когда мы лежали бок о бок в очередной дешевой съемной комнатушке; дыхание, и то, как оно порой приостанавливалось на полминуты или больше, а потом, сипя, возобновлялось…

В час ночи я встала и сварила кофе. Через щели в ст??внях виднелся красный свет бакена с той стороны Ла Жете, а за ним — горизонт, пылающий мрачным оранжевым цветом и озаряющийся кое-где сполохами. Море хрипело, ветер не достиг силы урагана, но был достаточно силен, чтобы тросы на пришвартованных кораблях запели, и время от времени швырял в стекла горсти песку. Я прислушалась, и мне почудился одинокий удар колокола — бум! — жалобный звук на фоне ветра. Я сказала себе, что мне показалось, ночной обман слуха, но тут же услышала второй удар, потом третий — они все отчетливее вызванивали, перекрывая шум волн и ветра.