– Ох уж мне Агарины эти… И старый, и молодой… Так чем же ты занималась до того, как попала в барские комнаты?

– Изволите видеть, садом господским мы с дедушкой занимались и ранжиреями, – лицо Василисы вдруг посветлело, она слабо улыбнулась, вспоминая. – Вот ей-богу, барыня, не хвалюсь, но таких цветов, как у нас с дедушкой… То есть у барина нашего… ни у кого в целой губернии нет! Дедушка и в Москву два года назад ездил и такие редкие диковинки оттуда привёз, что мы с ним ночами не спали, думали – не приживётся, не вырастет, цвету не даст… Всё, как есть, всё прижилось!

– Так ты садовница? – разочарованно спросила Настя. – Но что же мне тогда с тобой делать? У меня и сада никакого нет! Мы не такие господа, как Агарины, чтобы подобными пустяками тешиться, да ещё людей на них отрывать! Если бы ты хоть в огородном деле понимала…

– Я, барыня, и в огородном смыслю! – торопливо перебила Васёна. – И семена, и гряды, и овощь вся на нас с дедушкой была! Нам и девок в помощь давали, когда работы было много, и… А отчего же, барыня, вы сада не желаете? Упаси меня господь насмелиться советы давать… Но вон ведь у вас под окном какое место чудесное даром под мусором пропадает!

Настя машинально выглянула в открытое окно. Там буйно топорщилась пожухшими сорняками довольно большая лужайка, на которую прежде стаскивали строительный хлам.

– И в самом деле… Как-то нехорошо, – вынуждена была признать она. – Я прежде почему-то не замечала… Но послушай, милая, я же не могу оставить тебя для занятий пустяками, когда…

– Отчего ж пустяки-то?! – всплеснула руками Васёна.

– Сколько тебе лет, Васёнка?

– Шестнадцать, барыня… – одна надежда на то, что она сможет вернуться к любимому делу, зажгла на щеках девушки яркий румянец. – Отчего же вы цветы пустяками зовёте? Ведь самые красивые создания господни они есть! И таковы разные, и привычки у каждого цвета свои, и язык свой, и…

– Язык? – насмешливо улыбнулась Настя.

– А как же?! Как есть у каждого свой! Вы думаете, люпин георгину поймёт когда? Их и рядом сажать николи нельзя: заедят друг друга, рассорятся, и земля под ними бедна станет! – воодушевлённо рассказывала Василиса. – А ежели, к примеру, к тому же люпину астру подсадить, так душа в душу жить будут, и никакого навозу не надобно для них! А коли вам аромат приятный в саду нужен, так можно аглицкий душистый горошек во-он там, у стеночки высадить, и двойная выгода будет! Во-первых, стену он так оплетёт, что никакого безобразия видать не станет, а во-вторых, от него вечерами такой дух идёт, что…

– Довольно, довольно, – Настя удивлённо осмотрела взволнованную девушку с головы до ног. – Воистину, я не понимаю Мефодия Аполлоныча… Такую разумную особу взять для услужения барчуку?!

Василиса приняла её слова за насмешку и жарко вспыхнула. На ресницах у неё выступили слёзы.

– Прощенья просим, барыня… Забылась я…

– Глупости! – отмахнулась Настя, снова принявшись ходить по комнате: неожиданное предложение уже захватило её. – Но скажи мне, милая, если, допустим, я решу весной засадить эту лужайку… Всё равно она более ни подо что не годна… Во что мне это обойдётся? Ведь цветы и семена придётся покупать, и время, по-моему, уже упущено, и…

– И-и, барыня, ни во что, ей-богу! – взмахнула руками Василиса. Лицо её снова засияло. – Я одна и землю подыму, и коренья повыберу, и земельку распушу! Дело-то привычное, с малолетства на нём! Тем более что сейчас как раз последние самые денёчки для этого остались! Я так земельку подготовлю, что весной и навоза не надо будет – сама собой родит!

– А сажать, сажать-то что будешь? – рассмеялась Настя. – Лебеду с задворков?

– Добуду! – уверенно сказала Василиса. – У нас с дедушкой знакомства по цветочным делам такие были, что и предводителю не снились! Всю округу обойду, а найду всё, что требуется! И вам это ни в грош не обойдётся, Христом-богом клянусь! Вот увидите, какая красота будет! И огород вам по весне налажу лучше, чем у господ Агариных!

– Как ты, однако, загорелась! – Настя, качая головой, разглядывала девушку. – Право, не знаю, будет ли из этого толк… Ну да хуже уж не окажется, думаю.

– Сами увидите, барыня, какая красота у вас под окном окажется! – истово перекрестилась Василиса. – Дозвольте только заступ взять!

– Что ж, я распоряжусь, и завтра тебе всё…

– Да пошто же завтра? Я и сегодня взяться могу, для чего же хорошему дню пропадать?

– Да ведь дождь с минуты на минуту хлынет! Зальёт тебя, дура, водой!

– Ничего, чай, не сахарная… Дозвольте, барыня…

– Ну, господь с тобой. Иди покуда в людскую обедать… Да поешь, сказано тебе, успеешь в земле накопаться! Экий крот на мою голову взялся! А я распоряжусь. Всё, что тебе будет нужно, возьмёшь у Ермолая, если он ещё не пьян. Ну, что же ты стоишь? Ступай.

Василиса и впрямь почему-то медлила, стоя у порога. Когда же Настя сделала нетерпеливый жест, девушка подошла к ней, низко, до земли поклонилась и поцеловала ей руку.

– Благодарствую…

– Да ступай же! – уже слегка рассерженно велела она, и Василиса исчезла.

Оставшись одна, Настя пожала плечами, тихо рассмеялась чему-то и подошла к окну. Там из-за дальнего леса поднималась туча, и первые капли уже ударили в окна.

* * *

– И только ради этого вы просили вас принять, Михаил Николаевич?

– Моя просьба кажется вам несущественной, господин Брагин?

Начальник Александровского винокуренного завода не ответил на вопрос посетителя. Неспешно поднявшись из-за стола, он сделал несколько шагов по кабинету, остановился у окна. Это был большой, уже отяжелевший человек лет сорока с некрасивым, грубо рубленным лицом, обрамлённым седеющими николаевскими бакендардами. Мохнатые, растрёпанные брови придавали ему угрюмый вид. Под набрякшими тяжёлыми веками были почти скрыты тёмные внимательные глаза. Побарабанив пальцами по подоконнику, он вновь обернулся к просителю:

– И всё же я не понимаю вас. Вы сосланы на поселение и под надзор полиции. Проживаете на квартире отца Порфирия. Никакого отношения ни к заводу, ни к моим разбойникам не имеете. Вам дозволено иметь книги, продолжать свои занятия, никаких ограничений в передвижении… Чего ж вам больше и к чему эта филантропия? Неужто вам мало её оказалось в Москве?

Михаил Иверзнев, сидящий у массивного, крытого потёртым зелёным сукном стола вспыхнул было, но сдержался. Сердито взъерошив ладонью волосы, он глубоко вздохнул и сказал:

– Филантропия здесь совершенно ни при чём. И решать, разумеется, вам. Но я, право, не понимаю, чем вам помешает моя работа в заводском лазарете. Я, как вы знаете, учился на хирурга. Последнюю кампанию прошёл с бригадой Пирогова, меня ни кровью, ни увечьями не напугать. Если бы не арест, сейчас я уже сдал бы экзамены, кончил курс и получил диплом. Вам не нужен такой фельдшер?

– Да ВАМ-то всё это к чему, господин Иверзнев? – пожал плечами Брагин. – Каторжане – народ непростой, с ними не враз сладишь, уметь надо…