Генштаба, для успешной реализации этого плана, были положены оценки военной разведкой мобилизационных и транспортных возможностей Вооруженных сил России.

Следует, однако, отметить, что активной деятельности японских разведчиков в приграничных с Китаем и Кореей районах препятствовал контрразведывательный заслон царских спецорганов, усиленный после Русско-японской войны. Сотрудники жандармско-полицейского управления Уссурийской железной дороги активно вербовали агентов среди корейских мигрантов, за подозреваемыми в шпионаже, как в случае с Мун Енхуном, устанавливался негласный жандармский надзор, в местах дислокации русской армии вводилась патрулируемая запретная зона. Вследствие этого в сети русской контрразведки иногда попадали кадровые японские разведчики, самым крупным из которых стал офицер 13-й пехотной дивизии лейтенант Аиба Сигэо.

В августе 1907 г. по заданию штаба Корейской гарнизонной армии он под именем Кимура Хэйтаро выехал в двухнедельную командировку в Приморье для сбора разведывательной информации о русских войсках в районе Барабаша, последующего перехода границы и возвращения к месту несения службы. Однако Аиба и сопровождавший его переводчик кореец Ри Такком были практически сразу задержаны жандармерией в момент проведения топографической съемки района Славянка и по приговору Приамурского военно-окружного суда приговорены к трем и двум годам тюремного заключения соответственно294.

И это был не единственный инцидент. Русская контрразведка в межвоенный период проводила комплекс мероприятий по нейтрализации деятельности японских спецорганов. Все сотрудники военного атташата, офицеры-стажеры, путешественники и лица, подозревавшиеся в принадлежности к японской разведке, находились под негласным надзором русских властей, предпринимались попытки подвести к ним проверенную агентуру, владевшую японским, корейским или китайским языками. В апреле 1913 г. контрразведывательное отделение (КРО) штаба Иркутского ВО успешно завершило начатую годом ранее операцию по агентурному проникновению в чанчуньский разведцентр. В отношении наиболее активных японских разведчиков проводились так называемые «острые» акции: в 1907–1913 гг. русской контрразведкой были задержаны и подвергнуты обыску майоры Гоми Тамэкити, Хамаомотэ Матасукэ, Куросава Хитоси и Араки Садао295.

В последнем случае удачная операция российских спецслужб обернулась громким дипломатическим скандалом, поскольку Араки являлся помощником военного атташе Японии в России. Сотрудники жандармерии арестовали его 15 июня 1913 г. на железнодорожной станции в Чите, в тот момент, когда Араки возвращался из Санкт-Петербурга в Токио для дальнейшего назначения. Поводом для ареста стали перехваченные письма Араки из Иркутска, содержавшие схемы Транссибирской железной дороги с многочисленными пометками, а также изъятые во время обыска материалы на русском и японском языках296. Однако как раз в тот момент Араки не вел какую-либо разведывательную деятельность. Касаясь характера изъятых материалов, Араки писал в отчете начальнику ГШ от 12 июля 1913 г., что они «не только не имеют никакого отношения к секретным и совершенно секретным сведениям, но получены вполне официально, путем просмотра «Путеводителя для путешественника по Сибири», беглого чтения железнодорожных журналов, изучения купленной по дороге «Карты маршрута»297.

Поэтому 20 июня 1913 г. майор Араки был освобожден и продолжил свое путешествие домой. Под нажимом МИД русская контрразведка сделала выводы идо апреля 1918 г. больше не прибегала к задержанию офицеров японской разведки, ограничиваясь наблюдением за фигурантами оперативных разработок298.

Сравнивая организацию контрразведывательной работы российских спецорганов в предвоенный период со временем, предшествовавшим Русско-японской войне, можно констатировать усиление этого направления оперативной деятельности, которое, однако, произошло только в 1911 г. в результате согласования действий МВД, ГУГШ и МГШ.

Первым кирпичиком в фундаменте единой контрразведывательной службы стало межведомственное совещание комиссии трех вышеупомянутых органов в марте 1909 г., обсудившее постановку агентурно-оперативной работы в центре и на местах. Комиссия признала необходимым взять под негласное наблюдение всех иностранных военных атташе, подвести агентуру к японскому, австрийскому, германскому и ряду других атташе, установить контроль над прикомандированными к дипломатическим миссиям офицерами (военными стажерами, практикантами русского языка и пр.), иностранцами-коммерсантами, по роду деятельности соприкасавшимися с русскими военнослужащими, а также над русскими подданными, замеченными в частных подозрительных сношениях с иностранцами, и военнослужащими (особенно из числа штабных офицеров и нижних чинов), чьи расходы превышали их официальное жалованье. Революционным для того времени новшеством стало предложение вербовать агентуру «среди лиц, занимающихся в России иностранной разведкой»299.

Однако централизовать в 1909 г. контрразведывательную деятельность не удалось, несмотря на проект организации к 1 июля того же года семи региональных объединенных военно-разыскных отделений под общим контролем Департамента полиции МВД, два из которых – иркутское (И сотрудников) и владивостокское (12 сотрудников) – должны были бороться с японской разведкой. Противодействием японцам по-прежнему занимались охранные отделения, жандармско-полицейские управления и разведывательные отделения штабов военных округов, распылявшие свои силы на борьбу со шпионами, политической оппозицией и сбор информации за границей. Причина неисполнения решений 1909 г. крылась в отсутствии денег на контрразведку у Министерства финансов. Найти средства удалось только в 1911 г., ик концу года при штабах военных округов и в Петербурге были сформированы одиннадцать контрразведывательных отделений. Их штаты несколько отличались от утвержденных в 1909 г.: так, в иркутском отделении служило 16 сотрудников, а в хабаровском – 22300.

Как уже отмечалось, отечественные спецслужбы попытались возвести непроницаемую стену на пути японских разведчиков к российским государственным тайнам, взяв под плотное наблюдение всех японских дипломатов в России, а также транзитников и наиболее деятельных членов японской диаспоры. Главным успехом контрразведки стало разоблачение в 1911 г. агента-инициативника А.А. Постникова, продавшего военному атташе Японии совершенно секретные документы о состоянии отечественной артиллерии301. Однако парализовать разведаппарат ГШ в России она не смогла в силу переоценки масштабов деятельности японской разведки в нашей стране, нехватки подготовленных сотрудников-японистов и слабого использования такого эффективного метода, как агентурное проникновение в иностранные спецслужбы.

Так, в борьбе с японским шпионажем спецорганы Российской империи огульно причислили к агентуре противника чуть ли не все японское население Дальнего Востока и Забайкалья, видимо руководствуясь принципом «Каждый приехавший в Россию японец – агент своего правительства». Эти настроения особенно ярко отражала переписка русских правительственных чиновников в межвоенный период. 24 февраля 1909 г. приамурский генерал-губернатор П.Ф. Унтербергер в обращении к министру внутренних дел П.А. Столыпину отмечал, что после Русско-японской войны разведка Японии значительно активизировала свою деятельность и «главная сила этой системы [военного шпионажа] заключается в том, что к делу привлекаются не только правительственные агенты, но и почти поголовно все проживающие и путешествующие в наших пределах японские подданные». Ему вторил начальник штаба Приамурского ВО генерал-лейтенант С.С. Савич, характеризовавший в письме к военному губернатору Приморской области М.М. Манакину от 26 июня 1912 г. организации «кёрюминкай» во Владивостоке, Никольск-Уссурийском, Хабаровске, Николаевске-на-Амуре, Имане, Спасске, Бикине, Посьете и Новокиевском исключительно как опорные базы японского шпионажа в царской России302.

Справедливости ради надо отметить, что масштабы разведывательной деятельности японской армии в межвоенный период были чрезмерно раздуты. Согласно отчету военного министерства Японии, в 1906–1909 гг. Корейская гарнизонная армия