Марина, научившаяся у мужа приемам массажа, старалась хоть как-то, в меру своих слабых сил, облегчить состояние Марухи. Заряд оптимизма, полученный ею в новогоднюю ночь, еще не иссяк. Она смеялась, рассказывала анекдоты, – словом, жила. Появление ее имени и фотографии в телепередачах о заложниках обнадежило и обрадовало Марину. Она вновь почувствовала себя прежней, почувствовала, что она не призрак, а живой человек. На первом этапе кампании на телевидении о Марине упоминали постоянно, но потом вдруг прекратили, причем безо всяких объяснений. Маруха и Беатрис так и не отважились сказать Марине, что, вероятно, ее исключили из списка, поскольку уже не числили среди живых.

31 декабря было для Беатрис очень важной датой: она наметила ее в качестве последнего срока своего выхода на свободу. И когда ее постигло разочарование, настолько пала духом, что подруги по несчастью растерялись, не зная, как ей помочь. В какой-то момент Маруха даже перестала смотреть в ее сторону, потому что Беатрис мгновенно теряла самообладание и заливалась слезами. В конце концов они, сидя безвылазно в крохотной каморке размером с ванную комнату, совсем перестали общаться. Это было невыносимо.

Главное развлечение заложниц состояло в том, что, придя из душа, они намазывали себе ноги увлажняющим кремом и часами, не спеша его втирали. Крем охранники поставляли им в неограниченном количестве, понимая, что иначе они просто сойдут с ума. И вот однажды Беатрис заметила, что крем на исходе.

– Что мы будем делать, когда крем закончится? – спросила она Маруху.

– Попросим еще, – с кислой миной откликнулась Маруха. И добавила с некоторым ехидством: – Ну а не привезут – не умрем. Или умрем?

– Не смей со мной так разговаривать! – внезапно взорвалась Беатрис. – Вообще-то я здесь по твоей вине!

Взрыв был неизбежен. Беатрис одним махом выплеснула все, что накопилось в ее душе за столько напряженных дней и кошмарных ночей. Впрочем, удивляться тут можно было лишь тому, что это не произошло раньше и с еще большей яростью. Беатрис держалась отстраненно, как-то заторможенно, молча глотала злость и обиды. Поэтому нынешняя стычка была наименьшим из зол; рано или поздно чья-то неосторожная фраза должна была вызвать вспышку агрессии, долго подавляемой страхом. Однако дежурный охранник думал иначе; испугавшись, что начнется потасовка, он пригрозил запереть Маруху и Беатрис в разных комнатах.

Женщины встревожились, испугались сексуальных посягательств. Они были уверены: пока их держатвместе, охранникам труднее предпринять попытку изнасилования. Поэтому больше всего на свете заложницы боялись, что их разлучат. В то же время охранники всегда дежурили парами, не ладили между собой и, похоже, шпионили друг за другом: видимо, такой им был отдан приказ, во избежание серьезных инцидентов с заложницами.

Однако то, что охранникам приходилось сдерживать свои порывы, порождало нездоровую напряженность. Заступившие на дежурство в декабре принесли видеомагнитофон и часто смотрели фильмы со сценами насилия и эротики, а порой и откровенную порнографию. В такие моменты напряжение становилось невыносимым. Вдобавок от заложниц требовали, чтобы они оставляли дверь в туалет приоткрытой, и они не раз замечали, что охранники за ними подглядывают. Один из них, упорно придерживавший дверь рукой, чуть не остался без пальцев, когда Беатрис нарочно ее захлопнула со всего маху. Другое непристойное зрелище являла собой пара охранников-гомосексуалистов, которые заступили на дежурство в новую смену. Они постоянно были возбуждены и предавались своим извращенным забавам. А тут еще повышенное внимание Золотушного к каждому движению Беатрис, этот его одеколон в подарок, дерзкие ремарки Дворецкого, – короче, заложницам было отчего тревожиться и волноваться. Охранники постоянно рассказывали друг другу об изнасиловании каких-то незнакомок, о разных сексуальных отклонениях, садистских удовольствиях, и это тоже не способствовало оздоровлению обстановки.

Уступив просьбам Марухи и Марины, Дворецкий пригласил к Беатрис врача, который явился 12 января около полуночи. Врач был молод, хорошо одет, безукоризненно вежлив; желтая шелковая маска на его лице была подобрана в тон костюму. В серьезность специалиста, который является в таком обличье, поверить трудно, однако этот человек с ходу продемонстрировал свой профессионализм. Его уверенный вид вселял в окружающих спокойствие. Врач принес большой футляр из тонкой кожи, размером с дорожный чемодан, в котором лежали фонендоскоп, прибор для измерения давления, электрокардиограф на батарейках, портативная лаборатория для анализов на дому и другой инструментарий для экстренной помощи. Он тщательно обследовал всех трех заложниц, взял у них анализы мочи и крови.

Осматривая Маруху, доктор тихонько сказал:

– Мне безумно стыдно, что приходится общаться с вами при таких обстоятельствах. Поверьте, меня привели насильно. Я был другом и сторонником Луиса Карлоса Галана и голосовал за него. Вы не заслуживаете таких страданий, но все равно потерпите. Вам вредно волноваться.

Маруха оценила его жест, но подивилась его беспринципности. Беатрис врач повторил свою речь слово в слово.

Диагноз в обоих случаях был – тяжелый стресс и первая стадия истощения, для борьбы с которым он велел обогатить и сбалансировать рацион питания. У Марухи еще обнаружились проблемы с кровообращением и инфекция мочевого пузыря; врач прописал ей вазотон, мочегонное и успокоительные таблетки. Беатрис он посоветовал принимать болеутоляющее, чтобы ее язва немного успокоилась. С Мариной же, которую он уже осматривал раньше, врач ограничился советами больше заботиться о здоровье, но никакого понимания с ее стороны не встретил. И еще всем трем женщинам было предписано ходить быстрым шагом хотя бы по часу в день.

С той поры заложницам стали давать успокоительное; каждой принесли по упаковке из двадцати таблеток и велели принимать по одной утром, днем и перед сном. В крайних случаях разрешалось заменять эти таблетки сильнодействующим снотворным, которое позволяло отрешиться от ужасов плена. Достаточно было выпить четвертушку таблетки, и человек впадал в забытье, не успев досчитать до четырех.

В час ночи они отправились на прогулку по темному патио, а перепуганные охранники держали их на мушке, сняв автомат с предохранителя. После первого же круга в голове помутилось; особенно плохо стало Марухе, ей пришлось держаться за стену, чтобы не упасть. Но охранники, а иногда и Дамарис стали их поддерживать, и постепенно пленницы привыкли к ходьбе. Спустя две недели Маруха уже могла пройти быстрым шагом тысячу кругов – целых два километра! Настроение приподнялось, взаимоотношения наладились.

Кроме патио и комнаты, где их держали, больше заложницы нигде в доме не были. Их выводили на прогулку в темное время суток, но ясными ночами удалось рассмотреть полуразвалившееся здание прачечной, возле которого сохло на проволоке белье, а вокруг в страшном беспорядке валялись сломанные ящики и всякий хлам. Над входом был навес, а над ним – второй этаж с единственным окном, которое было закрыто; пыльные стекла заклеены старыми газетами. Пленницы думали, что там спят свободные от дежурства охранники. Одна дверь вела из патио в кухню, другая в комнату заложниц; еще виднелась калитка, сбитая из старых досок, не доходивших до земли. Это была дверь во внешний мир. Впоследствии они узнали, что за калиткой расположено мирное пастбище, по которому бродят пасхальные овечки и снуют куры. Калитку ничего не стоило открыть, но ее стерегла немецкая овчарка неподкупного вида. Впрочем, Маруха все равно с ней подружилась, и та уже не лаяла, когда Маруха подходила, чтобы ее погладить.